Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Теперь, если бы ты пожелал поручить мне женщину, которую любишь более, чем всех остальных твоих жен, я возьму ее к себе и к отроковицам, для того чтобы очищающие милости наших братьев, людей Невидимого, разлились и на нее.

Тогда царь, отец твой, сказал ей:

— Как я благодарен тебе! У меня есть во дворце гречанка, которую я люблю, и зовут ее Сафия; она дочь царя Афридония из Константинии, и Аллах уже даровал мне от нее двух детей, которых, увы, я потерял уже много лет тому назад.

Возьми же ее с собой, о достойная всякого уважения, чтобы и на ней была милость людей Невидимого и чтобы она при их ходатайстве смогла найти детей, следы которых мы совершенно потеряли.

Тогда правоверная старуха сказала:

— Разумеется! Вели поскорее привести ко мне царицу Сафию!

В эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла. Но когда наступила

ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И тогда старуха сказала:

— Вели поскорее привести ко мне царицу Сафию!

И царь, отец твой, тотчас же позвал царицу Сафию, мать твою, и поручил ее старухе, которая присоединила ее к отроковицам. Потом старуха зашла на минуту к себе и вернулась с запечатанным кубком; и отдала она этот кубок отцу твоему Омару аль-Неману и сказала ему:

— Утром тридцатого дня, когда окончится пост твой, ты пойдешь в хаммам, и вернешься отдохнуть в келью твою, и выпьешь этот кубок, который окончательно очистит тебя и сделает тебя достойным царственных отроковиц. А теперь да будут над тобою мир, милосердие и все благословения Аллаха, о сын мой!

И старуха увела пятерых отроковиц и мать твою, царицу Сафию, и удалилась.

Царь же продолжал поститься до тридцатого дня. Утром же тридцатого дня он встал, отправился в хаммам, потом вернулся в келью и запретил кому бы то ни было тревожить его. И, войдя в келью, он запер дверь на ключ, взял кубок, распечатал и выпил его, а потом лег отдохнуть.

Мы же, знавшие, что тот день был последним днем поста, ждали до вечера, а затем и всю ночь, и до половины следующего дня. И думали мы: «Царь, вероятно, отдыхает после столь долгих бодрствований».

Поскольку же дверь кельи продолжала оставаться запертой, мы подошли к ней и подали голос. Никто не ответил. Тогда это молчание сильно испугало нас, и мы решились выломать дверь и войти. И мы вошли в келью, но царя там не было. Мы нашли только клочья его тела и искрошенные, почерневшие кости его. Тогда мы все лишились чувств. Когда же мы пришли в себя, то взяли кубок и осмотрели его, и в крышке нашли бумагу, в которой было написано: «Ни один порочный человек не может вызывать сожаления! Пусть каждый, кто прочтет эту бумагу, знает, что таково наказание тому, кто обольщает царских дочерей и растлевает их. Именно так поступил этот человек. Он послал сына своего Шаркана похитить из страны нашей дочь нашего царя, несчастную Абризу! И он взял ее, девственницу, и изнасиловал ее. Потом он отдал ее черному рабу, который нанес ей тягчайшие оскорбления и убил ее. И теперь, вследствие этого поступка, недостойного государя, царь Омар аль-Неман перестал существовать. Я — убийца его, я — отважная, я — мстительница, и имя мое — Зат ад-Давахи! И знайте, о вы все, неверные, которые прочтете мои слова: я не только убила вашего царя, но и увела царицу Сафию, дочь царя Афридония из Константинии; и я возвращу ее отцу ее; а потом мы явимся с войском осаждать вас, разорять дома ваши и истреблять вас всех до единого! И останемся на земле только мы, христиане, поклоняющиеся Кресту!»

Прочитав эту бумагу, мы поняли весь ужас нашей беды, и били себя по лицу, и долго плакали. Но к чему слезы, когда непоправимое совершилось?!

И тогда-то, о царь, между войском и народом возникло разногласие относительно избрания преемника царя Омара аль-Немана. И разногласие это продолжалось целый месяц, в конце которого, не имея о тебе никаких известий, мы решили идти в Дамаск и выбрать брата твоего Шаркана. Однако Аллах послал тебя на путь наш, и случилось то, что случилось. И такова, о царь, причина смерти отца твоего, царя Омара аль-Немана.

Когда же великий визирь Дандан закончил рассказ о смерти царя Омара аль-Немана, он вынул платок, закрыл глаза свои и заплакал. И царь Даул Макан и царица Нозхату, стоявшая за занавесом, также заплакали, и с ними старший придворный и все там бывшие.

Затем старший придворный первый осушил слезы свои, и он сказал Даул Макану:

— О царь, поистине слезами тут ничему не поможешь. И тебе остается только быть твердым и укрепить сердце свое, чтобы заботиться о пользе твоего государства. Впрочем, твой покойный отец продолжает жить в тебе, потому что отцы живут в достойных их детях.

Тогда Даул Макан перестал плакать и приготовился к первому заседанию своего царствования.

Для этого он сел на престол под куполом; старший придворный стоял рядом с ним, визирь Дандан перед ним, а стража позади трона; эмиры же и знатные люди разместились по своим рангам. Тогда царь Даул Макан сказал визирю Дандану:

— Сосчитай мне все, что заключается в шкафах моего отца.

И визирь ответил:

— Слушаю и повинуюсь!