Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Капитан согласился на нашу просьбу и решил остановиться здесь на несколько часов, бросив якорь в воду у берега. Мы тотчас же отправились на остров подышать воздухом лугов, осененных деревьями, на которых щебетали птички. Взяв с собою кое-что из съестного, я отправился к ключу с прозрачной водой, сел под густолиственным деревом с необыкновенным удовольствием и принялся за еду, запивая ее прекраснейшею ключевой водою. Легкий ветерок пел вполголоса и приглашал к отдохновению. Я растянулся на траве и задремал среди свежести и ароматного воздуха.

Проснувшись, я заметил, что остался один, никого из спутников моих не было, судно отплыло; по-видимому, никто и не заметил моего отсутствия. Напрасно смотрел я направо, налево, вперед и назад — на всем острове оставался один я. Вдали, в море, удалялся и скоро исчез какой-то парус.

Тогда пришел я в несказанное отчаянье; от скорби и огорчения я почувствовал, что печень моя готова лопнуть. В самом деле, что станется со мною на этом пустынном острове, со мною, оставившим на судне все свои вещи, все свое имущество? Что ждет меня в этой пустыне? И, предаваясь этим горестным мыслям, я воскликнул:

— Всякая надежда потеряна для тебя, Синдбад-мореход. Если в первый раз ты мог спастись благодаря обстоятельствам, вызванным судьбой, не думай, что всегда будет так, ведь и в пословице говорится: «Невозможно использовать горгулетту[35] дважды, ибо она уже разбита».

И заплакал я и застонал, а потом стал кричать во весь голос, пока отчаяние не укрепилось в моем сердце. Тогда я ударил себя по голове обеими руками и воскликнул:

— И нужно же было тебе, несчастный, снова пускаться в далекий путь, когда в Багдаде жилось тебе так привольно! Разве не было у тебя превосходных яств, напитков и роскошной одежды? Чего недоставало тебе для счастья? Разве первое путешествие твое не доставило тебе никакой пользы?

И бросился я на землю, заранее оплакивая смерть свою и говоря:

— Мы все принадлежим Аллаху и должны вернуться к Нему!

В тот день я едва не сошел с ума.

Но так как в конце концов я понял, что все мои жалобы ни к чему не ведут, а раскаяние пришло слишком поздно, то я покорился своей участи. Я встал и, побродив некоторое время без всякой цели, стал бояться неприятной встречи с каким-нибудь диким зверем или с незнакомым врагом. И я влез на вершину дерева, откуда принялся внимательно смотреть во все стороны, но ничего не увидел, кроме неба, земли, моря, деревьев, птиц, песков и скал. Однако, когда я стал всматриваться в какую-то далекую точку на горизонте, мне показалось, что там стоит гигантский белый призрак. Привлеченный любопытством, я слез с дерева, но из опасения стал продвигаться в сторону призрака медленно и с большою осторожностью. Приблизившись к нему, я увидел, что это громадный купол ослепительно-белого цвета, широкий в основании и очень высокий. Я подошел еще ближе и обошел кругом, но нигде не было дверей. Тогда я попытался влезть на него, но он был такой гладкий и скользкий, что я никак не мог удержаться на нем. Тогда я довольствовался тем, что измерил его: я отметил ногой на песке след моего первого шага и обошел кругом, считая шаги. И узнал я, что он имеет не менее ста пятидесяти шагов в окружности.

В то время как я раздумывал о том, как отыскать входные или выходные двери этого купола, я вдруг заметил, что солнце исчезает и что день превращается в темную ночь. Сперва я подумал, что это густое облако, затмившее солнце, хотя это было немыслимо среди лета.

Я поднял голову, чтобы всмотреться в это удивившее меня облако, и увидел громадную птицу с необъятными крыльями. Она летела перед солнцем, совершенно заслоняя его и разливая мрак над островом.

Удивление мое достигло крайних пределов, и я вспомнил, что во времена моей юности рассказывали мне путешественники и моряки о необычайных размеров птице по имени Рух, которая живет на далеком острове и может поднимать слона. И я решил, что птица, которую я увидел, и есть Рух, а белый купол, у которого я стоял, — яйцо этого самого Руха. Но едва успел я сообразить это, как птица опустилась на яйцо, как будто собираясь высиживать его. Она прикрыла его своими необъятными крыльями, поставив ноги на землю, и тотчас же заснула. Блажен Неспящий во веки веков!

Тогда я, лежавший на земле как раз у одной из ее ног, показавшейся мне толще ствола старого дерева, быстро встал, размотал материю своего тюрбана…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДВЕСТИ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Тогда я быстро встал, размотал материю своего тюрбана, сложил ее вдвое и свил из нее толстую веревку. Этою веревкой я крепко обвязал себя вокруг пояса и оба конца ее привязал к одному из когтей птицы, затянув крепчайшим узлом. И я сказал себе: «Громадная птица в конце концов куда-нибудь да полетит и таким путем избавит меня от этой пустыни и принесет куда-нибудь, где живут люди. Во всяком случае, куда бы она ни принесла меня, все будет лучше этого острова, где я единственный обитатель».