Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Тогда я подумал: «Это, Синдбад, будет добрым делом».

Я нагнулся и посадил его к себе на плечи, прижав ноги его к своей груди. А он держался руками за мою голову, а ляжками обнимал мою шею. И перенес я его на другую сторону ручья, к тому месту, на которое он мне указал; потом я снова нагнулся и сказал ему:

— Слезай осторожней, почтенный шейх!

Но он и не думал двигаться! Напротив, он еще крепче стиснул мне шею своими ляжками и всеми силами вцепился в мои плечи.

Заметив это, я удивился до крайности и внимательнее посмотрел на его ноги. И они показались мне черными, обросшими шерстью и жесткими, как кожа буйвола, и я испугался. Я попытался освободиться от него, сбросив его на землю; но тогда он так сильно сдавил мне горло, что я был близок к удушению и все потемнело в глазах моих. Я сделал еще попытку, но вслед за тем лишился чувств и упал на землю.

Спустя некоторое время я очнулся, но старик продолжал сидеть у меня на плечах; он только немного раздвинул свои ноги, чтобы дать мне дышать.

Когда же он увидел, что я дышу, он два раза ударил меня по животу, чтобы заставить подняться. Боль принудила меня повиноваться, и я встал, между тем как он сильнее прежнего держался за мою шею. Рукою сделал он знак, приказывая идти к деревьям; тут он принялся срывать плоды и есть их. И всякий раз, как я останавливался против его воли или слишком быстро шел, он так сильно бил меня ногами, что я поневоле должен был слушаться.

Целый день оставался он у меня на плечах, понукая меня, как вьючное животное; ночью же он снова заставил меня лечь и спал, не отрываясь от моей шеи. Утром он снова ударял меня, чтобы разбудить и чтобы я нес его по-вчерашнему.

И так оставался он у меня на плечах денно и нощно, и заставлял носить его, и безжалостно бил то ногой, то кулаком, чтобы заставить идти.

Еще никогда не терпел я в душе своей стольких унижений, а тело мое еще никогда не испытывало такого дурного обращения, как от этого старика, который был сильнее и крепче молодого и безжалостнее погонщика ослов. И я не знал уже, к чему прибегнуть, чтобы избавиться от него, и раскаивался в этом добром чувстве, побудившем меня взять его к себе на плечи. И поистине, желал я себе в то время смерти из глубины сердца моего.

Я уже долгое время находился в таком плачевном состоянии, когда однажды, бродя по его приказу под деревьями, на которых висели большие тыквы, я задумал сделать себе сосуды из высушенных тыкв.

Поднял я толстую сухую тыкву, давно уже упавшую с дерева, выдолбил, вычистил и, сорвав несколько прекрасных гроздей винограда, выжал в тыкву их сок. Потом я тщательно закупорил ее и поставил на солнце на несколько дней, пока сок не превратился в чистое вино. Тогда я взял тыкву и выпил достаточное количество, чтобы подкрепиться, но недостаточное для опьянения. Однако я все же повеселел, да так, что в первый раз стал скакать со своей ношей во все стороны, плясать и петь между деревьями. Я даже хлопал в ладоши, аккомпанируя своему танцу и смеясь во все горло.

Когда старик увидел меня в таком необычном расположении духа и убедился, что силы мои умножились так, что я нес его без всякой усталости, он приказал мне передать ему тыкву. Меня сильно раздосадовало это требование, но я так боялся старика, что не смел ослушаться, поэтому и подал ему тыкву, хотя и неохотно.

Он взял ее, поднес к губам, попробовал и, найдя напиток приятным, выпил все до последней капли, затем далеко отбросив тыкву.

Вино не замедлило оказать свое действие на мозг его, а так как он выпил достаточно для того, чтобы опьянеть, то сперва стал плясать по-своему и подпрыгивать у меня на плечах, а потом мускулы его ослабели, и, качаясь из стороны в сторону, он уже едва держался у меня на плечах.

Тогда я почувствовал, что меня не сжимают по-прежнему; быстрым движением я освободил шею от его ног и швырнул его на землю, где он и лежал неподвижно. Потом я бросился к нему и, подобрав под деревьями огромный камень, так ловко стал направлять удары, что размозжил ему череп и смешал его мясо с кровью. Он умер. Да не сжалится никогда Аллах над душой его!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

ТРИСТА ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Чувствуя при виде его трупа в душе своей еще большее облегчение, нежели в теле, я стал бегать от радости и добежал таким образом до берега и до того самого места, на которое выбросило меня море во время крушения моего корабля. Судьбе было угодно, чтобы как раз в эту минуту матросы со стоявшего на якоре судна причалили к берегу, чтобы сделать запас пресной воды. Увидев меня, они крайне удивились, окружили меня и после первых приветствий с обеих сторон принялись меня расспрашивать. Я же рассказал им обо всем, что случилось со мною, как потерпел я кораблекрушение, как обращен был в состояние вьючного животного стариком, которого наконец убил.

Матросы остолбенели от удивления и воскликнули: