Итак, мы оставались некоторое время на берегу, не зная, что предпринять; затем, найдя кое-какие припасы, мы разделили их между собой совершенно поровну. Все спутники мои, не привыкшие к приключениям, съели всю свою долю зараз или же в два приема, и поэтому все они по прошествии некоторого времени, различного в зависимости от выносливости каждого, погибли один за другим за неимением пищи. Я же сумел предусмотрительно тратить свои припасы и ел всего один раз в день, притом я нашел совершенно самостоятельно еще некоторое количество провизии, о которой, конечно, и не подумал сообщить своим товарищам. Те из нас, которые умерли раньше всех, были погребены остальными, после того как их обмыли и завернули в саваны, изготовленные из материй, найденных на берегу. Но к лишениям скоро присоединилась еще повальная болезнь живота, происшедшая вследствие сырого морского климата. И товарищи мои не замедлили умереть все до одного, и я собственными руками вырыл могилу для последнего из них.
К этому времени у меня оставалось уже очень мало припасов, несмотря на всю мою предусмотрительность и бережливость; и, видя, что близится минута смерти моей, я принялся плакать над самим собою, думая: «Зачем не умер я раньше своих товарищей, которые отдали бы мне последний долг, обмыв и похоронив меня?! Нет силы и спасения, кроме как у Аллаха Всемогущего!» — и при этом я стал кусать руки от отчаяния.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидала, что близок рассвет, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
А я стал кусать руки свои от отчаяния.
И тогда я решил встать и принялся рыть глубокую яму, говоря себе: «Когда я почувствую приближение своих последних минут, я дотащусь сюда и влезу в эту яму, где и умру. Ветер позаботится постепенно засыпать песком мою голову и сровняет яму».
И, продолжая эту работу, я упрекал себя в глупости и в том, что покинул родную страну, несмотря на все, что мне пришлось пережить во время предыдущих моих путешествий — в первый, во второй, в третий, в четвертый и в пятый раз — при каждом новом испытании, более тяжелом, чем предыдущее. И я говорил себе: «Для того ли ты раскаивался столько раз, чтобы вновь приниматься за старое? Для чего понадобилось тебе еще путешествовать? Разве у тебя в Багдаде недостаточно богатств, чтобы тратить их без счету и не опасаться когда-либо истощить свое имение, которого хватило бы на два существования, подобных твоему?»
Но эти мысли скоро сменились иными размышлениями, вызванными видом реки. И я сказал себе: «Клянусь Аллахом! Река эта, несомненно, должна иметь и начало, и конец. Я прекрасно вижу отсюда ее начало, но конец ее скрыт от меня. Между тем река эта, уходящая таким образом в гору, должна, без сомнения, выходить где-нибудь с другой стороны. И я думаю, что единственно осуществимый план, чтобы выбраться отсюда, состоит в том, чтобы построить какое-нибудь судно и, поместившись в него, отдаться течению воды. Если такова моя судьба, то я уж найду там какое-нибудь средство спастись, а если же нет, то я там и умру, и это все же будет лучше, чем умирать от голода на этом побережье».
Тогда, немного приободренный этими мыслями, я поднялся и принялся осуществлять свой план. Я собрал большие вязанки прутьев китайского алоэ и крепко связал их веревками; на них я положил несколько больших деревянных досок, поднятых на берегу и оставшихся от разбитых кораблей, и все это соединил в виде плота такой же ширины, как река, или, вернее, немножко уже, чем река.
Когда работа эта была закончена, я нагрузил плот несколькими большими мешками, наполненными рубинами, жемчугом и всякого рода драгоценными камнями (я выбрал наиболее крупные, величиной в обыкновенный камушек), и захватил также несколько тюков серой амбры, отобрав наилучшую и очищенную от примесей; и не забыл также взять с собой остаток провизии.
Все это я разложил равномерно на плоту, который снабдил двумя дощечками, заменяющими весла, и наконец поместился на нем и сам, вверив себя воле Аллаха и вспомнив следующие стихи поэта: