Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— О Масрур, мы здесь чужеземки, сын же мой, муж молодой женщины, о которой ты говоришь, находится в отсутствии! Уезжая, он строго запретил ей выходить из дома и со мной, и с кем бы то ни было под каким бы то ни было предлогом. Боюсь, что, если отпущу ее, с ней может случиться какое-нибудь несчастье по причине ее красоты, а сын мой, вернувшись, вынужден будет лишить себя вследствие этого жизни. Умоляем тебя, о благодетельный Масрур, сжалься над нашим затруднительным положением и не проси у нас того, чего мы не в силах дать!

Масрур же ответил:

— Не бойся, добрая старушка. Будь уверена, что никакого несчастья не приключится с молодой женщиной. Просто дело в том, что госпожа моя Сетт Зобейда желает видеть молодую красавицу, чтобы убедиться собственными глазами, что молва не преувеличивает, восхваляя ее прелести и великолепие ее красоты. К тому же не в первый раз приходится мне исполнять такого рода поручения; могу уверить тебя, что ни одной из вас не придется пожалеть, если подчинитесь желанию госпожи моей, совсем напротив. Кроме того, если я в полной безопасности доставлю вас обеих предстать между рук Сетт Зобейды, то обязуюсь привести вас обратно целыми и невредимыми.

Когда мать Гассана поняла, что всякое сопротивление бесполезно и даже опасно, она оставила Масрура в передней и отправилась одевать и украшать Сияние, а также и обоих детей, Нассера и Мансура. И взяла она детей, посадила их себе по одному на каждую руку и сказала их матери:

— Уж если нам приходится уступить желанию Сетт Зобейды, идем все вместе.

И выступила она вперед и сказала Масруру:

— Мы готовы.

И Масрур вышел и пошел впереди, а за ним следовала мать Гассана, неся на руках детей, а за нею — Сияние, вся закутанная в покрывала. Масрур привел их во дворец халифа и довел до широкого и низкого трона, на котором величественно сидела эль-Сетт Зобейда, окруженная многочисленной толпой невольниц и любимиц, а в первом ряду стояла маленькая Тохва.

Тогда мать Гассана, передав детей красавице Сияние, еще не снимавшей своих покрывал, поцеловала землю между рук Сетт Зобейды и после поклона произнесла приветствие; Сетт Зобейда ответила на поклон, протянула ей руку, которую старуха приложила к губам, и попросила ее встать. Потом, повернувшись в сторону супруги Гассана, она сказала ей:

— Почему, о желанная, не снимаешь ты покрывал? Здесь нет мужчин.

И подозвала она Тохву, которая подошла, краснея, к красавице Сияние, притронулась к краю ее покрывала, а затем приложила к губам и ко лбу пальцы, касавшиеся ткани. Потом она помогла ей откинуть большое покрывало, и сама приподняла малое, закрывавшее лицо.

О Сияние! Ни полная луна, вышедшая из-за облака, ни солнце во всем его блеске, ни нежное покачивание ветвей под дуновением весеннего ветерка, ни сумеречный воздух, ни смеющаяся вода — ничто, чарующее взоры, слух и ум смертных, не могло бы восхитить смотревших на тебя так, как сделала это ты! От сияния красоты твоей осветился и заблестел весь дворец! От радости при виде тебя сердца в груди запрыгали и заплясали, как ягнята! И все обезумели! И невольницы с восторгом взирали на тебя и шептали:

— О Сияние!

Но мы, о слушатели мои, мы скажем: «Слава Создавшему тело женщины подобным лилии долины и Давшему его правоверным как знак рая!»

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ПЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но мы, о слушатели мои, мы скажем: «Слава Создавшему тело женщины подобным лилии долины и Давшему его правоверным как знак рая!»

Очнувшись от потрясения, причиненного зрелищем необыкновенной красоты, Сетт Зобейда встала и, сойдя с трона своего, подошла к красавице Сияние, обняла ее, прижала к груди своей и поцеловала ей глаза. Посадила она ее рядом с собой на широкий трон, сняла со своей шеи и надела не нее ожерелье из десяти рядов крупного жемчуга, которое носила с того дня, как сделалась супругою аль-Рашида, а потом сказала:

— О царица очарования, воистину она ошиблась, невольница моя Тохва, говорившая мне о твоей красоте! Твоя красота выше всяких слов! Но скажи мне, о совершенная, умеешь ли ты петь, танцевать, знаешь ли музыку? Такая, как ты, должна в совершенстве знать все.

Сияние ответила:

— Воистину, о госпожа моя, я не умею ни петь, ни играть на лютне и на гитаре и не отличаюсь ни одним из искусств, которые обыкновенно известны молодым женщинам. Впрочем, должна сказать тебе, я обладаю одним искусством, которое, быть может, покажется тебе чудесным: я летаю в воздухе, как птица!

При этих словах красавицы Сияние все женщины воскликнули:

— О волшебство! О чудо!

А Сетт Зобейда сказала:

— Хотя это и очень удивительно, о прелестная, но как не усомниться в том, что ты обладаешь таким искусством? Разве ты и без того не стройнее лебедя и не легче птицы? Но если ты хочешь увлечь наши души за собой, не согласишься ли ты полететь без крыльев?

Красавица сказала: