Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Теперь остается только пустить красильню в ход, но без денег ничто не может запуститься. Поэтому вот для начала пять тысяч золотых динаров. С нетерпением буду ждать доказательств твоего красильного искусства.

И взял Абу Кир пять тысяч золотых динаров, тщательно спрятал их у себя дома и, купив дешево, за несколько драхм, необходимые краски, так как их никто не покупал и они лежали нераспакованные у москательщика[2], велел отнести их в красильню, где приготовил их и умело развел в больших и малых чанах.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ЧЕТЫРЕСТА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Поэтому вот для начала пять тысяч золотых динаров. С нетерпением буду ждать доказательств твоего красильного искусства.

И взял Абу Кир пять тысяч золотых динаров, тщательно спрятал их у себя дома и, купив дешево, за несколько драхм, необходимые краски, так как их никто не покупал и они лежали нераспакованные у москательщика, велел отнести их в красильню, где приготовил их и умело развел в больших и малых чанах.

Тем временем царь прислал ему пятьсот рулонов белых тканей — шелковых, шерстяных и льняных, — чтобы он выкрасил их по-своему.

И Абу Кир выкрасил их по-разному, употребляя то одноцветные, то сложные краски, так что ни одна ткань не походила на другую; потом для просушки развесил он их на веревках, которые тянулись от его лавки с одного конца улицы до другого; и выкрашенные ткани, высыхая, становились яркими и представляли при свете солнца дивное зрелище.

Когда жители города увидели такое новое для них зрелище, они остолбенели от удивления; купцы запирали свои лавки и сбегались, чтобы лучше разглядеть; женщины и дети кричали от восхищения и все спрашивали у Абу Кира:

— Мастер-красильщик, как называется этот цвет?

А он отвечал им:

— Это гранатовый. Это оливковый. Это лимонный.

И называл он им все цвета среди восклицаний людей, поднимавших руки к небу от бесконечного восхищения.

И вдруг царь, предупрежденный, что все готово, появился верхом у входа на базар, предшествуемый скороходами, которые расчищали дорогу, и сопровождаемый почетным конвоем. И при виде переливающихся красок стольких тканей, покачиваемых легким ветерком в раскаленном воздухе, он пришел в неописуемое восхищение и долго оставался неподвижным, затаив дыхание и широко раскрыв глаза.

И даже лошади при виде необычного зрелища не только не испугались, но почувствовали прелесть красок и точно так же, как гарцуют они при звуках труб и кларнетов, загарцевали, опьяненные всем этим развевавшимся в воздухе великолепием.

Царь же, не зная, чем почтить красильщика, велел своему великому визирю сойти с коня, посадил Абу Кира на его место, приказав ему стать по правую руку свою, и, когда собрали все ткани, все вернулись во дворец, где Абу Кир был осыпан золотом, подарками и всякими преимуществами. Затем царь велел кроить из выкрашенных тканей платья для себя, для своих жен и для придворных и приказал выдать Абу Киру тысячу новых рулонов тканей, для того чтобы и эти были им так же дивно выкрашены; и скоро на всех эмирах, а потом и на всех должностных лицах появились цветные одежды. У Абу Кира, сделавшегося царским поставщиком, было так много заказов, что он стал самым богатым человеком того города; остальные же красильщики со старостой своим во главе явились к нему извиниться в своем прежнем поведении по отношению к нему и просили принять их учениками без жалованья. Он же не принял их извинений и прогнал со стыдом.

И на улице, и на базаре можно было видеть только людей, одетых в великолепные разноцветные ткани, выкрашенные царским красильщиком Абу Киром.

Вот и все, что случилось с ним.

Что касается Абу Сира, цирюльника, то вот что было с ним.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается рассвет, и с присущей ей скромнстью умолкла.

А когда наступила

ЧЕТЫРЕСТА ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

А что касается Абу Сира, цирюльника, то вот что с ним было.

После того как он был обобран и брошен красильщиком, который ушел, заперев дверь на щеколду, цирюльник пролежал замертво три дня, после чего привратник хана удивился наконец, что ни один из жильцов не выходит из дома; и сказал он себе: «Они, пожалуй, уехали, не заплатив мне за жилье. А может быть, умерли? А может, и еще что-нибудь случилось, чего я не знаю?»

И пошел он к дверям их дома и увидел, что они заперты на деревянную щеколду; а изнутри послышался ему слабый стон. Тогда он отпер двери, вошел и увидел лежащего на циновке, желтого до неузнаваемости цирюльника. И спросил его:

— Что с тобою, брат мой, почему ты так стонешь? И что же сталось с твоим товарищем?

Бедный цирюльник ответил едва слышно:

— Одному Аллаху известно это! Только сегодня открыл я глаза. Не знаю, с каких пор я лежу здесь. Но мне очень хочется пить. Прошу тебя, брат мой, возьми кошелек, висящий у моего пояса, и купи мне что-нибудь, чтобы подкрепиться.

Привратник повертел пояс туда и сюда, но, не найдя денег, понял, что товарищ обокрал цирюльника. И сказал он ему: