Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Человек же из Магриба был, как уже говорилось, знаменитым чародеем, пришедшим из глубины Магриба; он вовсе не был дядей Аладдина и никаким родственником ему не приходился. На самом деле он родился в Африке, откуда происходят самые зловредные чародеи и колдуны.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

СЕМЬСОТ СОРОКОВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

На самом деле он родился в Африке, откуда происходят самые зловредные чародеи и колдуны. С самой молодости своей он упорно изучал колдовство и землегадание, алхимию, астрологию, окуривание и чародейство. После тридцатилетних упражнений он при помощи колдовства узнал, что в неведомом уголке земли находится волшебная лампа, свойство которой — доставлять счастливцу, которому удастся завладеть ею, могущество, превышающее власть царей и султанов. Тогда он удвоил свои окуривания и колдовство, и путем последнего землегадательного опыта ему удалось узнать, что эта лампа находится в подземелье, в окрестностях города Колокатзэн в стране Китай. (Это было именно то место, которое мы только что видели во всех подробностях.) Не откладывая дела, чародей пустился в путь и после долговременного путешествия прибыл в Колокатзэн, где немедленно принялся изучать окрестности и наконец в точности определил местонахождение подземелья со всем, что в нем заключалось. И при помощи волшебного столика он узнал, что клад и волшебная лампа записаны подземными силами на имя Аладдина, сына Мустафы-портного, и что он один может отворить подземелье и унести лампу, между тем как всякий другой неминуемо погибнет, если сделает малейшую попытку проникнуть туда. Вот почему он стал разыскивать Аладдина и вот почему, найдя его, он прибегнул ко всякого рода хитростям и уловкам, чтобы расположить его к себе и завести в то пустынное место, не возбудив подозрения ни с его стороны, ни со стороны его матери. Когда же Аладдину удалось добыть лампу, он поспешил потребовать ее только потому, что хотел отнять лампу и навеки замуровать Аладдина в подземелье. Но мы уже видели, как Аладдин из страха перед второй пощечиной убежал в подземелье, куда не мог проникнуть чародей, и как чародей, чтобы отомстить ему, запер его там, обрекая на смерть от голода и от жажды.

Совершив это черное дело, чародей, корчась и с пеной бешенства на губах, ушел своей дорогой, по всей вероятности в Африку, на свою родину.

Вот пока и все о нем, но, без сомнения, мы еще встретимся с ним.

А об Аладдине скажу вот что. Как только он вошел в подземелье, услышал, как земля задрожала от чародейства человека из Магриба, и, объятый ужасом и боясь, что своды обрушатся ему на голову, поспешил к выходу. Но, дойдя до лестницы, он увидел, что тяжелая мраморная плита уже заткнула отверстие, и до последних пределов был он потрясен и взволнован этим. С одной стороны, не мог он понять злости человека, в котором видел родного дядю, который так ласкал и лелеял его, с другой — нечего было и думать о том, чтобы приподнять мраморную плиту, так как он не мог достать до нее рукою, находясь внизу. В таком положении Аладдин стал кричать громким голосом, звал дядю и клялся ему всеми клятвами, что готов сейчас же отдать ему лампу. Но ясное дело, крики и рыдания его не могли быть услышаны чародеем, который был уже очень далеко. Видя, что дядя не отвечает ему, Аладдин несколько усомнился в нем, в особенности потому, что он назвал его собачьим сыном, что является весьма сильным оскорблением, которое никогда не мог бы нанести настоящий дядя сыну брата своего. Как бы то ни было, он решил идти в сад, где было светло, и искать выход из этих мрачных мест. Но, дойдя до двери, ведущей в сад, он увидел, что она заперта и уже не открывается сама перед ним. Тогда, обезумев, он снова побежал к выходу из подземелья и, обливаясь слезами, бросился на ступени лестницы. И уже видел он себя погребенным живым в четырех стенах этого подземелья, мрачного и ужасного, несмотря на все заключающееся в нем золото. И долго рыдал он, уничтоженный горем. И в первый раз в жизни подумал он о доброте своей бедной матери, о ее неутомимой преданности, несмотря на его дурное поведение и неблагодарность. И смерть в этом подземелье показалась ему тем более горькой, что во всю свою жизнь не мог он порадовать сердце матери каким-нибудь исправлением своего поведения или каким-нибудь проявлением благодарных чувств. И много вздыхал он от этой мысли, и ломал он себе руки, как это делают люди, дошедшие до отчаяния, и говорил, как будто отказываясь от жизни:

— Нет прибежища ни в ком, нет никого могущественнее Аллаха!