Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И Аладдин поспешил взять золотой динар и так был доволен, что, не оборачиваясь, побежал домой во все лопатки. А еврей, видя радость Аладдина и его торопливый уход, сильно пожалел о том, что не предложил ему еще более скромной суммы, и готов был бежать за ним, чтобы выманить у него что-нибудь из этого динара, но отказался от своего предприятия, видя, что не смог бы догнать клиента.

Аладдин же, не теряя времени, побежал к пекарю, разменял золотой динар, купил у него хлеба и возвратился домой к матери, чтобы отдать ей хлеб и деньги, и сказал он ей:

— Мать моя, ступай теперь и купи на эти деньги все, что нужно из припасов, так как я не знаю в этом толк!

И мать встала и отправилась на базар покупать все необходимое. И в тот день они ели и были довольны. И с той поры, как только они нуждались в деньгах, Аладдин шел на базар, в лавку того же еврея, и относил золотое блюдо, за которое тот давал по динару, не смея, раз дав ему такую сумму, предлагать меньше из боязни, чтобы он не обратился к другим евреям, которым и достались бы вместо него огромные барыши. Аладдин же, так и не узнавший стоимости своего имущества, продал ему таким образом все двенадцать блюд.

Затем он задумал отнести туда же и большой поднос из литого серебра; но так как поднос показался ему слишком тяжелым, то Аладдин пошел за евреем и привел его к себе в дом. Еврей рассмотрел драгоценный поднос и сказал Аладдину:

— Этот стоит два золотых.

Восхищенный Аладдин согласился и взял деньги, которые еврей отдал ему, лишь взяв в придачу две серебряные чашки.

Таким образом, у Аладдина и матери его хватило денег еще на несколько дней. И продолжал он ходить на базары и степенно беседовал с купцами и именитыми людьми, так как после своего возвращения он тщательно избегал общества своих прежних товарищей, уличных мальчишек; теперь он старался учиться, слушая разговоры пожилых людей; и так как он был умен от природы, то в короткое время приобрел всякого рода полезные знания, которые лишь весьма немногие молодые люди его возраста были способны приобрести.

Тем временем деньги в доме иссякли, и, несмотря на ужас, испытываемый матерью, Аладдину пришлось прибегнуть к волшебной лампе.

Однако мать, когда он сообщил ей о своем намерении, поспешила уйти из дома, не желая видеть появление джинна. Тогда Аладдин, получив возможность делать, что ему угодно, взял лампу в руки и стал искать то место, которое следовало потереть и которое можно было узнать по следу, оставшемуся от первой чистки золою; и потер он слегка и не торопясь. И тотчас же появился джинн, который

склонился и весьма спокойным голосом, именно потому спокойным, что терли лампу слегка, сказал Аладдину:

— Раб твой здесь, между рук твоих! Говори, чего хочешь? Я слуга лампы и в воздухе, когда летаю, и на земле, когда ползаю!

Аладдин же поспешил ответить:

— О слуга лампы, я очень голоден и желаю, чтобы ты принес поднос с блюдами, совершенно такими же, как и в первый раз!

И джинн исчез и в мгновение ока возвратился с подносом, который поставил на табурет, и снова исчез.

Немного спустя вернулась мать Аладдина, она увидела поднос и издававшие приятный запах яства и удивилась не менее, чем в первый раз. И села она рядом с сыном и отведала кушанья, которые нашла еще превосходнее, нежели те, что были на первом подносе. И, несмотря на страх, внушаемый ей слугою лампы, она ела с большим аппетитом; и она и Аладдин не в силах были оторваться от подноса до тех пор, пока не насытились. Но так как чем больше ела она эти кушанья, тем более хотелось ей есть, то встала она из-за стола лишь с наступлением ночи, соединив таким образом обед с ужином. То же было и с Аладдином.

Когда же яства на подносе иссякли, как и в первый раз…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

СЕМЬСОТ СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А когда яства на подносе иссякли, как и в первый раз, Аладдин не преминул взять одно из золотых блюд и отправился, по своему обыкновению, на базар, чтобы продать его еврею, как продавал и прежние. Но когда он проходил мимо лавки одного почтенного мусульманского шейха, золотых и серебряных дел мастера, пользовавшегося большим уважением за свою честность и добросовестность, кто-то назвал его по имени, и он остановился. Почтенный шейх, сделав ему знак рукой, пригласил его зайти на минуту в лавку. И сказал он ему: