Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Анис и Зейн аль-Мавассиф не подали и виду, что знают друг друга. Во все время трапезы Анис сидел, скромно опустив глаза; он был осторожен и смотрел только на мужа. А еврей думал про себя: «Какой превосходный молодой человек!»

После трапезы он не преминул пригласить его разделить с ним трапезу и на следующий день, и каждый раз Анис вел себя с большим тактом и с изумительной скромностью.

Но еврей уже заметил, что происходит нечто странное каждый раз, как Анис у него в гостях. Дело в том, что в доме была ручная птица…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ ШЕСТИДЕСЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А дело в том, что в доме была ручная птица, которую воспитал еврей и которая знала и очень любила своего хозяина. Но во время отсутствия еврея птица перенесла свою привязанность на Аниса и привыкла садиться к нему на голову, на плечи, ласкаться на тысячу ладов, так что, когда прежний хозяин ее возвратился из путешествия, птица уже не узнавала его и смотрела на него как на чужого. Она издавала радостный крик, била крыльями только при виде Аниса и ласкалась только к нему. А еврей думал: «Клянусь Моисеем и Аароном, эта птица забыла меня! Тем драгоценнее для меня чувства жены моей, которая заболела от огорчения в мое отсутствие».

Так думал он. Но скоро он заметил другую странную вещь, которая навела его на многие мучительные мысли.

В самом деле, он заметил, что столь скромная и сдержанная в присутствии Аниса супруга его, как только заснет, сейчас начинает видеть какие-то необыкновенные сны. Она протягивает руки, тяжело дышит, вздыхает, произнося имя Аниса, и говорит с ним тем страстным языком, на котором изъясняются влюбленные. И еврей чрезвычайно удивился, замечая это в течение нескольких ночей сряду, и подумал: «Клянусь Пятикнижием! Это показывает, что все женщины одинаковы и что если которая-нибудь из них добродетельна, целомудренна и хорошая жена, то так или иначе ей понадобится удовлетворять свои греховные желания хотя бы во время сна. Прочь от нас, лукавый! Какое наказание с этими существами, сотворенными из адского пламени!»

А затем сказал он себе: «Мне следует испытать жену мою. Если она выдержит испытание и останется скромной и чистой, значит, и дело с птицей, и сны — пустая случайность и мне нечего волноваться».

И вот когда наступил час обычной трапезы, еврей объявил жене и компаньону своему, что вали зовет его к себе для какого-то крупного заказа; и попросил он их подождать его к обеду. Потом простился с ними и вышел в сад. Но вместо того чтобы идти к вали, он вернулся и поднялся в верхний этаж своего дома; оттуда, из комнаты, окно которой выходило в приемную, он мог видеть все, что там происходит.

Недолго пришлось ему ждать, и скоро ему пришлось стать свидетелем и поцелуев, и неистово страстных ласк. А так как он не хотел ни обнаружить своего присутствия, ни дать заметить, что не пошел к вали, то и принужден он был целый час присутствовать при любовной сцене. Но после этих мучительных минут он сошел в залу с улыбкой на лице, как будто ничего не ведая. И в продолжение всего обеда он не дал им заметить своих чувств, внимательно и вежливо обращался с молодым Анисом, который, впрочем, держал себя еще скромнее и сдержаннее, чем когда-либо.

Но когда трапеза была закончена и молодой человек ушел, еврей сказал себе: «Клянусь рогами господина нашего Моисея![15] Я сожгу сердца их разлукой!»

И вынул он из-за пазухи письмо, развернул его, прочитал и воскликнул:

— Мне опять приходится уехать, и надолго. Это письмо от моих иностранных корреспондентов, и я должен ехать к ним для одного крупного торгового дела.

Зейн аль-Мавассиф сумела в совершенстве скрыть радость, испытываемую ею при таком известии, и сказала:

— О возлюбленный супруг мой, твое отсутствие заставит меня умереть от тоски! Скажи же мне, по крайней мере, надолго ли ты уезжаешь?

Он ответил:

— На три, а может быть, на четыре года, но не более и не менее!

Она же воскликнула:

— Ах, бедная Зейн аль-Мавассиф! Как горька твоя участь, никогда не наслаждаешься ты присутствием супруга своего! О отчаяние души моей!

Но он сказал ей:

— Не приходи в отчаяние теперь! На этот раз, чтобы не подвергать тебя болезни и огорчению, я хочу взять тебя с собой! Вставай же и вели уложить твои вещи служанкам своим: Губуб, Кутуб, Сукуб и Рукуб!

Услышав это, несчастная Зейн аль-Мавассиф пожелтела, и глаза ее наполнились слезами, и не могла она вымолвить ни одного слова. А муж ее, ликовавший в душе своей, спросил у нее ласковым голосом:

— Что с тобою, Зейн?

Она ответила:

— Ничего, клянусь Аллахом! Меня немного взволновало приятное известие, что я не буду больше разлучаться с тобою.

Потом встала она и принялась готовиться к отъезду с помощью служанок и под наблюдением еврея, супруга своего. И не знала она, как передать печальное известие Анису. Наконец, воспользовавшись свободною минутою, она написала на входной двери такие прощальные стихи своему другу: