Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И стражники повалили его на землю и дали ему сто палочных ударов по подошвам, сто ударов по спине и сто ударов пониже спины. А так как он продолжал кричать и вопить, протестуя и утверждая, что Зейн аль-Мавассиф его законная жена, то вали сказал:

— Коль скоро он не хочет сознаваться, отрезать ему руки и ноги и сечь его!

Услышав страшный приговор, еврей воскликнул:

— Клянусь святыми рогами Моисея! Если для моего спасения нужно только это, то я сознаюсь, что эта женщина не жена мне и что я похитил ее из семьи ее.

Тогда вали произнес решение:

— Так как он сознался, то пусть бросят его в тюрьму! И пусть остается там всю свою жизнь! Так наказывают неверных!

И стражники немедленно привели решение вали в исполнение. И потащили они еврея в тюрьму.

Там и умрет он, конечно, в своем неверии и своем безобразии. Да не смилуется над ним никогда Аллах! Да низвергнет Он его еврейскую душу в преисподнюю! Мы же правоверные и признаем, что нет иного Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его!

А Зейн аль-Мавассиф поцеловала руку у вали и в сопровождении служанок своих: Губуб, Кутуб, Сукуб и Рукуб — возвратилась к палаткам, приказала погонщикам верблюдов снять лагерь и пуститься в путь, в край возлюбленного ее, Аниса.

Караван шел беспрепятственно и уже вечеру третьего дня прибыл к христианскому монастырю, в котором жило сорок человек монахов и их патриарх. Патриарх этот, которого звали Данис, сидел у монастырских ворот, куда вышел подышать чистым воздухом как раз в то время, когда молодая красавица проезжала мимо на своем верблюде. И патриарх, увидав ее подобное луне лицо, почувствовал, как это омолаживает его старую плоть, и он почувствовал дрожь в своих ногах, в спине, в сердце и в голове.

И поднялся он со своего места и сделал знак каравану, чтобы тот остановился, и, поклонившись до земли перед Зейн аль-Мавассиф, пригласил он молодую женщину слезть с верблюда и отдохнуть со всеми своими провожатыми. И горячо уговаривал он ее переночевать в монастыре, уверяя, что ночью по дорогам бродит множество разбойников.

И Зейн аль-Мавассиф не отказалась от предложения этого гостеприимства, пусть даже сделанного со стороны христиан и монахов, и спустилась она со своего верблюда и вошла в монастырь вместе с четырьмя спутницами своими. Патриарх же Данис был очарован красотой Зейн аль-Мавассиф и воспылал к ней любовью…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

^{Караван шел беспрепятственно и уже вечеру третьего дня прибыл к христианскому монастырю, в котором жило сорок человек монахов и их патриарх.}

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Патриарх же Данис был очарован красотой Зейн аль-Мавассиф и воспылал к ней любовью, но не знал он, как ее выразить. И задумался он, как решить эту сложную задачу, и наконец придумал отправить к юнице самого красноречивого монаха из сорока монахов монастыря. И этот монах пришел к юнице, намереваясь говорить в пользу своего патриарха. Но, увидав эту прекрасную луну, он почувствовал, как язык его скручивается во рту в тысячу узлов, а низ живота его красноречиво говорит под его одеждой, поднимаясь, как хобот у слона. При виде этого Зейн аль-Мавассиф рассмеялась во все горло вместе с Губуб, Кутуб, Сукуб и Рукуб. Затем, видя, что монах, не говоря ни слова, стоит со своим поднявшимся инструментом, она подала знак своим служанкам, и они вытолкали его из комнаты.

Тогда патриарх Данис, заметив пристыженный вид возвратившегося к нему монаха, сказал себе: «Он, вероятно, не сумел уговорить ее». И послал он к ней другого монаха. И другой монах отправился к Зейн аль-Мавассиф, но и с ним случилось то же, что и с первым. И его прогнали, и повесив голову возвратился он к патриарху, который послал тогда третьего, четвертого, пятого и так далее, до сорокового. И каждый раз посланный для переговоров монах возвращался, ничего не добившись, не исполнив поручения своего патриарха и лишь обозначая свое присутствие поднятием отцовского наследия.

Когда патриарх убедился в этом, он вспомнил пословицу: «Если хочешь почесаться, чешись собственными ногтями, а если хочешь ходить, то ходи на своих ногах». И решил он действовать сам.

Тогда встал он и важными и размеренными шагами вошел в комнату, где находилась Зейн аль-Мавассиф. И вот с ним случилось то же, что и с монахами: и у него язык оказался завязанным в тысячу узлов, и его инструмент красноречиво поднялся. И, провожаемый смехом и шутками молодых женщин, вышел он из комнаты, а нос его вытянулся при этом до земли.

Как только он вышел, Зейн аль-Мавассиф встала и сказала своим спутницам:

— Клянусь Аллахом, нам следует убираться как можно скорее из этого монастыря; я очень боюсь, что эти ужасные монахи и их вонючий патриарх придут насиловать нас этой ночью и замарают нас в результате своих унизительных домогательств.