Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Наш повелитель, эта красотка со всем, что она прячет от глаз, будет принадлежать тебе, и ты возрадуешься с ней, и она возрадуется с тобою. И мы собираемся отвести тебя к ней, и вы оба будете делать то, что должны. Однако следите, чтобы ее родители вас не увидели, особенно когда вы будете ласкать друг друга, иначе они могут бросить вас живьем в огонь. Однако от любого зла есть свое средство, и мы всегда будем рядом, чтобы присматривать за вами и спасать от смерти. И даже в крайнем случае с вами не случится ничего, кроме хорошего, потому что мы тайно покроем ваши тела маслом фараоновой змеи, оно действует таким образом, что, даже если бы вы простояли тысячу лет на костре или в печи, ваши тела не подвергнутся ни малейшему вреду, и огонь станет для вас купелью, такой же прохладной, как источники в садах Ирама Многоколонного.

И, предупредив таким образом меня обо всем, что должно было со мною случиться, и заранее заверив в благоприятном исходе обещанного приключения, две старухи перенесли меня с поразившей меня быстротой во дворец, о котором шла речь и который принадлежал царю джиннов первого ранга. И мне вдруг почудилось, что я увидел себя в небесном раю. И в уединенной комнате, куда меня доставили, я увидела ту, что досталась мне по воле судьбы, — озаренную собственной красотою юницу, которая лежала на кровати, положив голову на очаровательную подушку. И разумеется, сияние щек ее заставляло стыдиться само солнце, а слишком долгое ее лицезрение могло помутить разум и отнять саму жизнь. И сразу же пронзительная стрела желания союза с нею глубоко вошла в мое сердце. И я стоял перед нею с открытым ртом, в то время как малыш, доставшийся мне в наследство от отца моего, решительно задвигался, словно захотел выйти на улицу подышать свежим воздухом.

При виде этого луноликая юница нахмурилась, как будто ее скромность была задета, в то время как ее озорной взгляд давал согласие. И она сказала мне тоном, которым выказывала, что готова рассердиться:

— О человек, откуда ты пришел и как ты набрался такой смелости?! Неужели жизнь твоя тебе не дорога?! Значит, ты не боишься с ней расстаться?!

И я, проникшись ее чувствами ко мне, ответил:

— О восхитительная госпожа моя, разве жизнь может быть дорога в этот момент, когда душа моя наслаждается видом твоим?! Клянусь Аллахом! Ты вписана в судьбу мою, и я пришел сюда именно для того, чтобы повиноваться судьбе своей, поэтому я прошу тебя, ради твоих глаз, этих бриллиантов, не трать время на бесполезные слова, ведь его можно использовать с пользой!

После этих слов юница внезапно отбросила свою скромность, вскочила и подбежала ко мне, словно движимая непреодолимым желанием, и она обняла меня и, побледнев, упала мне на руки. И она не замедлила задвигаться, тяжело дыша и извиваясь, так что мой малыш, недолго думая, залез в колыбель, и он не кричал и не капризничал там, а чувствовал себя как рыба в воде. И сознание мое воспарило, и я, не ощущая перед собой никаких преград, получил чистое и безупречное наслаждение. И мы провели весь день и всю ночь, не разговаривая, и мы не ели и не пили, переплетая наши ноги и чресла, находясь в плену всевозможных встречных движений. И рогатый баран не щадил свою бьющуюся овечку, и он сотрясал ее так, словно был быком с огромной шеей, а сладости, которые он подавал, были сладостями экстаза, и отец белизны не опускал свой сотрясающий инструмент, и нежную плоть подавали к столу одноглазого воина, и упорный мул был послушен посоху дервиша, и немой птенец внимал трелям переливчатого соловья, и безухий кролик подружился с бравым молчаливым петухом, и безголосый язык заставлял капризные губки пошевеливаться — одним словом, все, что должно было прийти в восторг, было в восторге, а то, что следовало убрать, было убрано. И мы не прекращали нашу работу до наступления утра, чтобы затем прочитать молитву и пойти в хаммам.

И мы провели так месяц, и никто во дворце не подозревал о моем присутствии и о той необычной жизни, которую мы вели, и все наши дни и ночи были наполнены молчаливыми совокуплениями и тому подобными действиями. И моя радость была бы полной, если бы не страх, который моя подруга никогда не переставала испытывать, что наша тайна может быть раскрыта отцом ее или матерью ее. И этот страх, по правде говоря, был настолько силен, что он леденил наши сердца.

Но вот этот страшный день не преминул настать, ибо однажды утром отец юницы, проснувшись, пошел в комнату своей дочери и заметил, что ее лунная красота и свежесть угасли и что глубокая усталость изменила и скрыла ее прелестные черты. И тут же он позвал мать ее и спросил:

— Почему изменился цвет лица дочери нашей? Разве ты не видишь, что губительный осенний ветер иссушил ее розовые щеки?