Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И теперь ты знаешь, о юноша, что эта красавица со связанными за спиной руками, которую ты видишь перед собой, — дочь царя джиннов первого ранга, и она моя супруга, и зовут ее Сосновая Шишечка. И это о ней я рассказывал до сих пор, и именно о ней я собираюсь продолжить свой рассказ.

И вот однажды ночью, спустя некоторое время после моего возвращения, я спал рядом со своей женой Сосновая Шишечка. И из-за сильной жары я проснулся вопреки своей привычке крепко спать и заметил, что, несмотря на температуру той душной ночи, ноги и руки моей Сосновой Шишечки были холоднее снега. И меня тоже стал охватывать этот необычный холод, и, подозревая, что с моей женой не все в порядке, я нежно разбудил ее и сказал ей:

— Моя прелесть, твое тело такое холодное! Тебе нездоровится? Что ты чувствуешь?

Но она ответила мне равнодушным тоном:

— Ничего страшного. Некоторое время назад я удовлетворила малую потребность, и из-за омовения, которое я сделала после этого, мои ноги и руки стали такими холодными.

И я поверил, что она говорит правду, и, не сказав более ни слова, повернулся и снова заснул. Однако несколько дней спустя произошло то же самое, и жена моя после моих расспросов дала мне то же объяснение. Но на этот раз я не был им удовлетворен, и смутные подозрения зародились в голове моей. И с тех пор я забеспокоился. Однако…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но на этот раз я не был им удовлетворен, и смутные подозрения зародились в голове моей. И с тех пор я забеспокоился. Однако я спрятал эти подозрения в шкатулку своего сердца и приложил язык — замок молчания — к ее дверце. И чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, я пошел в конюшню посмотреть на своих прекрасных лошадей. И я увидел, что лошади, которых я оставил для личного пользования из-за того что их скорость превышала скорость ветра, стали такими худыми и истощенными, что кости протыкали их кожу, а их спины были поцарапаны в нескольких местах. И я, не зная, что и продумать, подозвал к себе конюших и сказал им:

— О сукины дети! Что это такое?! И как это случилось?!

И они бросились лицом вниз наземь перед моим гневом, и один из них приподнял голову и, дрожа, сказал мне:

— О господин наш, если ты пощадишь меня, я расскажу тебе кое-что. Это секретное дело.

И я бросил ему платок безопасности, сказав:

— Говори истинно и не скрывай от меня ничего!

Тогда он сказал:

— Знай, о господин наш, что каждую ночь сюда в конюшню непременно приходит царица, госпожа наша, одетая в свои царские одежды и украшенная своими драгоценностями, как Балкис[47]

в своих нарядах. И она выбирает одну из лошадей твоей милости, чтобы прокатиться на ней, отправившись на прогулку. А когда ближе к концу ночи она возвращается, лошадь уже ни на что не годится и падает на землю от изнеможения. И такое положение дел длится долго, о чем мы никогда не осмеливались сообщить твоей милости, о царь наш.

И тогда, узнав все эти странные подробности, я забеспокоился в сердце своем, и мое беспокойство возросло, и подозрения пустили глубокие корни в голове моей. И этот день я провел, не имея ни минуты покоя, и совершенно не мог думать о государственных делах. И я ждал с нетерпением ночи, и от этого ожидания мои ноги и руки дрожали, несмотря на всю мою волю. Итак, с наступлением ночи, в час, когда я обычно отправлялся в покои жены своей, я вошел к ней и обнаружил, что она уже разделась и протягивает ко мне руки. И она сказала мне:

— Я очень устала и просто хочу лечь спать. Сон уже накатывает на глаза мои. Давай спать!

Я же, со своей стороны, знал, как скрыть свое волнение, беспокойство и внутренний беспорядок, и, притворившись, что еще более утомлен, чем она, я лег рядом с нею и, хотя бодрствовал, начал глубоко дышать и захрапел, как те, что спят в хане.

И тогда эта злосчастная женщина поднялась, как маленькая кошка, и поднесла к моим губам чашку, содержимое которой она вылила мне в рот. И у меня хватило сил не выдать себя, и, отвернувшись к стене, сделав вид, что сплю, я молча выплюнул в подушку жидкий банж, который она налила мне. А она, не сомневаясь в его действии, встала с кровати и стала ходить по комнате. И она умылась и привела себя в порядок, нанеся себе на глаза тени, и блеск на волосы, и индийскую сурьму на брови, она подкрасила губы, надушилась летучей эссенцией из роз, украсила себя драгоценностями, и походка у нее сделалась как у пьяной.