Тысяча начал и окончаний

– Почему мое сердце такое пугливое? – спросила Савитри у пчел однажды в летний день. Теперь она была уже достаточно взрослой и понимала, что живет не как все, что у большинства людей есть друзья, которые разговаривают словами, и что большинство детей родители не изолируют от мира, считая его грубым и нетерпимым.

– Немногим в наши дни нравится магия, дочь солнца, – пчелы оставили на время осмотр лоз жимолости и закружились вокруг нее. – Ваше племя часто боится того, чего не понимает.

Миниатюрное солнце в груди Савитри заныло. Оно вспыхнуло, выбросив теплые золотые лучи из-под ворота и лямок ее черной блузки. Она скрестила руки, но свечение все равно просачивалось наружу.

Чувствуя ее отчаяние, пчелы собрались вокруг нее, образовав ореол. Они сообщили ей, что свое сердце она разделит с тем, кто сможет не только выдержать его свет, но даже будет отражать его обратно, на нее.

«Когда-нибудь, – шептали волшебные сказки, эпические поэмы и все легенды, – когда-нибудь такой человек появится».

– В золоте, – прибавила подслушивающая стрекоза. – В золоте и в серебре.

Не успела Савитри расспросить ее поподробнее, как она улетела прочь, как блик на сине-зеленом цветном стеклышке.

Шли годы, и колодец терпения Савитри пересох. Она устала: устала прятаться, устала познавать окружающий мир только с помощью кинофильмов, телепередач и обрывков разговоров туристов. Она мечтала праздновать дни рождения вместе с девочками-ровесницами, обмениваться с ними признаниями и одеждой, мечтала танцевать на сцене. Каково это было бы – петь, шагая по многолюдным, усыпанным лепестками слюды улицам города, и одеваться в черную одежду только по собственному выбору?

Она тосковала по человеку, который не испугался бы ее сияния. Она тосковала, тосковала… о, как она тосковала!

Даже сады с их беседками из жимолости и пчелами становились слишком тесными, слишком знакомыми – казалось, Савитри почти не могла дышать. Ее солнечное сердце грозило прорвать ее кожу и залить невыносимо ярким светом все поместье, если ничего не изменится. Никакое количество черного цвета, черного как смола, или как эбеновое дерево, не смогло бы подавить этот свет.

В ночь накануне своего семнадцатого дня рождения, когда ее тоска стала слишком сильной, чтобы от нее отмахнуться, она решила украдкой убежать из дома и создать для себя свой мир.

Когда родители уснули, Савитри уложила в маленькую сумку шаль, немного денег и баночку сиропа с ложкой. Небольшая часть особняка бывшего поместья раны сдавалась внаем приезжим историкам, но все комнаты, кроме одной, оставались незанятыми. Она убедилась, что гости, семья утомленных путешествием ученых с сыном-подростком, которого она видела только издалека, уютно устроились на ночь. Казалось все спали, только вечерний дежурный администратор сидел за своей стойкой в вестибюле, где под потолком жужжал древний вентилятор, заглушая стук его пальцев по клавиатуре. Придется воспользоваться черным ходом.

Но когда она подошла к выходу, то увидела, как за кем-то как раз закрылась дверь.

Кто бы это мог быть? Савитри задрожала, быстро прошептала молитву перед мраморной статуей бога Ганеши[86], разрушителя препятствий. Потом девушка на цыпочках вышла из дома.

Снаружи небо уже набросило сари из дымки и звезд, пчелы и стрекозы спали, а хор сверчков начал свою ночную серенаду. Кожа Савитри покрылась мурашками от охватившего ее восторга: она вышла из дома и могла следить в сумерках за незнакомцем. Конечно, ей не нужен был фонарь, чтобы идти в темноте, ведь ей стоило только расстегнуть пуговку у ворота.

Чувствуя себя очень смелой, она сняла с себя все, кроме короткого топа, завязала рубашку вокруг талии и побежала.

Поток солнечного света ослепил даже ее саму, поэтому она только через минуту заметила поверхность озера. На ней мигали звезды и плавали лебеди. Лебеди? Она никогда их здесь раньше не видела.

Лебеди мерцали в темноте, будто освещенные своим собственным внутренним светом. Высоко выгибая грациозные шеи, они образовали полукруг. Савитри подкралась ближе. Они пели!

А у кромки воды стоял на коленях мальчик и пристально смотрел на лебедей.

Савитри сначала его не заметила, потому что он сливался с ночью. Он даже носил ее кусочек – прекрасный черный шервани[87], отделанный серебром, оттеняющим теплую смуглую кожу его щек.

– Сатьяван, – пели лебеди, и их слова были подобны нежному дрожанию струн ситара. – Сатьяван, пойдем домой.

Сатьяван. Услышав это имя, Савитри перестала дышать. Ей не следовало открывать свой солнечный свет. Теперь в любую секунду он может обернуться и заметить ее.

В любую секунду. Это было глупо. Она должна бежать.

И все-таки она осталась на месте и рассматривала его, застыв в бесконечном предвкушении, а лебеди пели, мелодичными, колдовскими голосами, призывая его.

Сатьяван стянул тунику через голову и бросил ее на землю. Должно быть, Савитри ахнула, потому что в следующий миг он обернулся.