Убиение Андрея Киевского. Дело Бейлиса – "смотр сил"

 Однако «необходимо помнить, что в католичестве в качестве причастия применяется гостия... А раз так, то так называемое истязание гостии, т.е. искалывание ее ножами... это очень типичный пример кровавого навета на евреев в католическом міре. Однако раз в православии нет гостии... [то] для того, чтобы сформулировать материальную составляющую еврейского "мистического культа" [русские] "вынуждены" приписывать евреям убийство реальных христиан» (с. 47, 149-150) [319]. «В православии, как мы здесь неоднократно писали, требуется именно нахождение тела» (с. 359). «Причащение Телу и Крови Христа становится [в антисемитском представлении православных о жидах] антипричащением реальной кровью и реальным телом христианина» (с. 262).

«Если учесть, что в регионе Молдавия–Украина–Болгария–Сербия существовала и специфическая православная животная жертва "курбан", параллельная причастию [?! – М.Н.], то ситуация в интересующем нас регионе станет практически уникальной для изучения как раз феноменологии кровавого навета» (с. 29). "Курбан" – еврейское слово и «означает библейскую реалию – Авраамову жертву в Ветхом Завете – gorban» (с. 393). Вот откуда живший в Молдавии монах Неофит почерпнул свою "бредовую" идею "кровавого навета" на евреев (с. 397-399), а вовсе не из своего былого раввинского опыта, о котором повествует.

Правда, после долгих рассуждений на эту тему Кацис в конце книги проговаривается, что обычай этот ("курбан") «вынесен был с востока, из местностей, сопредельных с Болгарией и Македонией» (с. 397), «следов существования» этого "курбана" в Молдавии «не видели» (с. 396). Тем более надо полагать, что в Малороссии, Польше и Западной Европе (где с XI века известны еврейские ритуальные убийства) об этом "курбане" и слыхом не слыхали. Вот так выдавать языческие пережитки у каких-то заброшенных балканских (нерусских) селений, с чем боролась Церковь, за некую «специфическую православную жертву», да еще «параллельную причастию», да еще и как одну из основ "кровавого навета" в русском Православии – это, конечно, важное открытие "сугубо православной ученой теологии": не будь на Балканах "курбана" – никакого "кровавого навета» на евреев у русских и не было бы.

 Впрочем: «Если же искать параллели... среди изуверских (если они в действительности существовали!) христианских сект, то хлысты подойдут более всего» (с. 262). «Ведь русских сектантов изначально обвиняли не в чем-нибудь, а именно в принесении кровавых жертв» (с. 254).

Свой "мифогенез кровавого навета" Кацис выискивает также у афонских монахов-исихастов (имяславцев) «в контексте дела Бейлиса и обвинений имяславцев в хлыстовстве» (с. 288). Спорам вокруг этих обвинений автор посвящает немалое место в книге и делает очередное открытие: «перед теоретиками имяславческого типа стояла задача собственного учения о кровавых жертвах у евреев, основанного на знании экстатических ритуалов как в своем, так и в чужом культе. Именно эту задачу выполнили во многом В.В. Розанов и о. Павел Флоренский» (с. 284).

Кацис имеет в виду их сотрудничество в годы Киевского процесса в написании книги "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови", которую много цитирует, отмечая не самые важные аспекты данного живого поиска авторов. Сразу скажем: это не главные православные авторитеты в еврейском вопросе, не всегда осторожные в своих духовных анализах "иудейских тайн", заражающиеся от евреев их племенной чувственностью, особенно мятущийся проблемами пола и часто кривляющийся Розанов. Причем именно натуралистическая тяга к иудеям с элементами жидовствования делает эти "антисемитские статьи" о мистике крови столь привлекательными для "кровавого исследования" Кациса. Тем не менее, эти два крупных философа искали ответ на реальный факт случившегося и судебно доказанного

ритуального убийства в Киеве, о чем не следует забывать при всем "структурном анализе мифогенеза".

Согласно прозрению Кациса, статьи Розанова «открывают одну из "тайн" подготовки процесса Бейлиса... Можно с уверенностью говорить о том, что Розанов эксплицировал и поддерживал то самое "подразумевание ритуала", которое и было главной задачей первого обвинительного заключения» (с. 325). Как же это ни прокурор Виппер, ни председатель суда о столь важной роли Розанова даже не догадывались? Ведь в первом обвинительном заключении "ритуала" как раз и не было, и Судебная палата всячески отбивалась от требований Грузенберга рассмотреть "ритуальное обвинение", который хотел покончить с ним «раз и навсегда».