Убийство на Дворянской

– Плюнуть можно. Только, Павел Михайлович, вдруг вы, тово, возьмете да раздумаете. А к отцу сейчас должен подъехать еще один покупщик, аптекарь Мерлитт… Я о задатке, дело-то денежное, щепетильное. Покажу папаше задаток, он и говорить не станет с аптекарем.

– Сказал же, что беру без раздумий… Экий, право, недоверчивый! Ладно, сколько?

– Да рубликов восемьсот хватит.

– Бери тысячу и пиши расписку.

– Пройдемте в кабинет.

Встав в кабинете за конторку, Арефий сунул перо в чернильницу и поставив на чистом листе бумаги год, месяц и число, старательно вывел: «Я Арефий Панкратов сын, дворовый человек петродарского штаб-лекаря Осипа Петровича Вайнгарта, принял от петербургского купца Павла Михайлова сына Потеряева задаток за два продажных усадебных места с домом флигелем и надворными постройками, принадлежащие оному штаб-лекарю, в размере одной тысячи рублей ассигнациями, в чем и руку приложил».

Выйдя на улицу вместе с Лариным и Арефием, Потеряев махнул рукой своему кучеру. Тот подъехал и вопросительно посмотрел на хозяина.

– Вахрамей, съезди вот с этим человеком за его отцом, – распорядился купец, кивая на Арефия. – Да, побыстрей!

Когда сын дворецкого взобрался на козлы, кучер стегнул лошадей, и коляска споро покатила по Дворянской. Но не успели Потеряев с Лариным проводить ее глазами и завести разговор об уездном суде и составлении купчей крепости, как она вернулась. На козлах сидел старик лет семидесяти и Антошка Бураков. Первый ругался, на чем свет стоит, другой хныкал, одной рукой держа леденец на палочке, другой – размазывая слезы по щекам.

– Подлецы! – кричал пожилой человек. – Мошенники!..

– Что такое, Панкрат Иваныч? – спросил Ларин, узнав дворецкого и заподозрив неладное.

– Беда, Анисим Агапыч!.. Прибежал мальчишка на двор и молвит, что покупщики послали, стоят-де у продажного дома. Я беру ключи и иду с ним по улице. Гляжу, бричка полукрытая прижимается к тротуару, а в ней седок. Улыбается, на сидение нас приглашает: «Потеряев послал подвезти». Кучер на козлах тоже знаки делает, мол, чего стоите. Ну, мальчишка первым сел в бричку, я за ним. Вдруг кучер в кожаный кузов лезет, а седок, по виду из дворян, опускает занавеску с оконцами и пистолет сует мне под ребра! Кто такой, спрашивает, дом идешь показывать? Ну, объясняю, кто я, да что, а он: «Сыновья есть?» Есть, говорю, трое. Он пистолетом мне в бок тычет со словами: «Ключи давай, да побыстрей!» Что ж делать, повинуюсь. Он отдает связку напарнику и говорит: «Делай, что надо». Кучер приклеил усы и бороду, надел на голову парик, затянул кушак на поясе и оставил кузов. Чую подвох, а сам дрожу, пистолет-то в бок упирается! Мальчишка было заплакал, но седок строго взглянул на него, молчи, мол. Так мы просидели в бричке до тех пор, пока кучер не вернулся с пачкой денег. Тут-то до меня и дошло, что деньги эти – залог, а седок с кучером те самые мошенники, о которых столько разговоров в городе. Вернув мне ключи, седок вытолкал нас из брички, приветливо помахал рукой вашему кучеру, а своему приказал: «Гони!» Вот как дело-то было… Боже мой, воду мутят белым днем!

Ларин переглянулся с Потеряевым и развел руками.

– Павел Михалыч, с меня взятки гладки. Я мог бы опознать того, кто сидел в бричке. «Арефия» же в глаза не видел. Мне говорили, что напарник дворянина широколицый, выглядит лет на тридцать пять, с брюшком. А он бородой зарос, и вон каким стройным козликом прыгал перед нами… Тут уж не поспоришь, плакала ваша тысяча ассигнаций… А кто тебя леденцом угостил, Антон?

– Да тот, в бричке, – насасывая конфету, отвечал успокоившийся мальчик, – когда я заплакал.

– Выходит, шельмы следили за нами, – покачал головой Ларин, почесывая бороду.

Петербуржец потрепал мальчика за рыжие вихры, скомкал расписку и бросил ее себе под ноги.

– От самой Управы благочиния. Бричка, запряженная парой саврасых, стояла у почтового флигеля, когда я приехал. Да-а, попал я в переделку. А мошенники-то, мошенники! Обчистили меня играючи… Но домик мне приглянулся, отступать я не намерен. Где две тысячи, там и три, дело наживное… Панкрат Иваныч, доверенность при вас?

– При мне.

– Тогда – в уездный суд!

***

За утренним чаем в столовой было необычайно тихо. Собравшиеся на трапезу хозяева и гости почти не притрагивались к еде. Напряжение, что висело в воздухе, ощущалось буквально кожей. Все сидели, погрузившись в невеселые мысли. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был легкий шелест газеты, которую просматривал невозмутимый англичанин.

– Это, наконец, невыносимо, – первой заговорила Сотинская. – Убийства прекратятся когда-нибудь? Одно следует за другим в какой-то жуткой череде.

– Это так действует на нервы! – поддержала ее Аристова. – Мне за каждым углом мерещится лиходей. Боже, посреди ночи размозжить голову бедной женщине! И зачем, зачем я только приехала сюда! – Она взглянула на хозяйку. – Извини, Амальюшка!.. Но мы все можем оказаться на месте Несмеловой. Не знаю… я начинаю подозревать каждого!