Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

– Я жила вашей жизнью почти год, – сказала она. – Как я теперь могу вернуться к своим? Как я могу жить в четырех стенах, после того как целый год была свободна как птица среди гор и лесов? Не гони меня, позволь остаться с тобой. Вы и в самом деле счастливые люди.

И они прожили вместе всю жизнь. Девушка так и не вернулась к своему роду в долину. «И если ты, Оса, поживешь с нами хоть месяц, тебе уже не захочется возвращаться» – этими словами Аслак, саамский юноша, закончил свою историю.

И в ту же секунду Ула Серка, старейшина рода, вынул изо рта свою трубку и встал. Ула знал шведский язык гораздо лучше, чем притворялся. Он понял рассказ сына от слова до слова. И теперь знал, что сказать несчастному Йону Ассарссону, которого ищет дочь.

Он прошел довольно большой кусок по берегу Луоссаяуре и в конце концов увидел сидящего на камне с удочкой седого, сутулого человека. Весь облик его выражал бесконечную усталость, было в нем что-то щемяще беспомощное. Как будто он когда-то взвалил на себя непосильный груз и не справился с ним. Или пытался решить загадку, которая ему не по зубам. Человек, сломленный жизнью.

– Всю ночь сидел, однако, – сказал Ула по-саамски. – Наверное, клюет хорошо.

Рыболов вздрогнул и поднял голову. Наживки на крючке давно не было, а на берегу ни одной рыбешки. Он суетливо наживил крючок и забросил удочку. Саам присел рядом на траву.

– Поговорить хочу с тобой, – сказал он и опять раскурил глиняную трубку. – Ты ведь знаешь, у меня дочь была, померла прошлым летом. Не хватает ее в чуме.

– Да, знаю, – коротко ответил рыболов, и по лицу его пробежала тень, словно его огорчило напоминание об умершем ребенке. Он совершенно свободно изъяснялся по-саамски.

– Не стоит, думаю, горевать по тому, кого уже нет.

– Не стоит.

– Думаю взять ребенка на воспитание. Как ты считаешь, правильно думаю?

– Какой ребенок, Ула. Какой ребенок…

– Вот и хотел поговорить об одной девочке. – И Ула рассказал рыболову, как в Мальмбергет на своих ногах пришли двое детишек, брат и сестра. Они искали своего отца, а им сказали, что отец ушел куда-то, но должен вернуться. Остались дожидаться, а пока ждали, брата убило при взрыве.

Ула не пожалел слов, чтобы описать собеседнику, как эта маленькая девчушка уговорила весь поселок, даже самого управляющего, помочь ей достойно похоронить братика.

– Ты хочешь взять ее в свой чум, Ула?

– Да… мы все сильно плакали, когда услышали ее историю. Такая хорошая сестра наверняка будет хорошей дочерью. И попросили ее приехать.

Они замолчали. Видно было, что удильщик охотнее всего остался бы один, что он поддерживает разговор, только чтобы не обижать друга.

– Она тоже из вашего племени?

– Нет. Шведка она.

– Наверное, дочка кого-нибудь из приехавших? Ей, значит, не в новинку северная жизнь?

– Издалека пришла, с юга. С братом. – Ула, казалось, не понимал, какое все это имеет отношение к предмету беседы.

А рыболов, наоборот, заинтересовался:

– Тогда не думаю, что ты поступаешь по разуму, Ула. Она ведь не привыкла зимовать в чуме, с этим надо родиться.

– Зато у нее будут хорошие родители, братья и сестры, – упрямо сказал саам. – Лучше мерзнуть, чем быть одинокой.

Рыболов словно вышел из забытья, даже глаза заблестели. Ему почему-то невыносима была сама мысль, что дочери родителей-шведов предстоит жизнь в саамском чуме.

– Ты же сказал, у нее отец в Мальмбергете?

– Отец ее помер.

– А ты точно знаешь, Ула?

– А как же еще? Неужели двое детишек пошли бы пешком через всю страну, если бы отец был жив? Неужели им надо было бы зарабатывать себе на пропитание? Неужели девчушке пришлось бы самой идти говорить с управляющим, если бы отец был жив? Был бы отец жив, он бы сразу нашелся. Вся Лапландия только про нее и говорит, а отец жив и не появляется? Ну, нет. Девочка-то верит, что он жив, а я уверен: помер отец.

Рыболов посмотрел на саама красными, будто он дней десять не спал, глазами:

– А как ее зовут, Ула?

Саам задумался.

– Не помню. Спрошу, как увижу.

– Как – спросишь? Где ты ее найдешь?

– А ее искать не надо. Она у нас в чуме.

– Как, Ула? Ты еще не уверен, что ее отец погиб, а уже взял к себе?

– А какое мне дело до него, даже если он живой? Говорю – умер, а если живой – еще хуже. Сам посуди – отец живой, а до ребенка своего ему и дела нет. Пусть радуется, что другие о ней позаботились.

Рыболов отложил удочку и встал так решительно, будто последние слова саама вдохнули в него жизнь.

– Жив, не жив… все равно не настоящий отец. Может, он какой сумасшедший? Работать не может, как он будет ребенка содержать?

Ула говорил уже на ходу, еле успевая за удильщиком, который шел по берегу широким, быстрым шагом.

– Куда это ты несешься? – спросил саам.

– Хочу глянуть на твою приемную дочь, Ула.

– Это да. Это спасибо. Понравится тебе. Хорошая у меня будет дочка.

Он чуть не бежал за все прибавлявшим шаг удильщиком.

– Вспомнил! – крикнул он и остановился передохнуть. Удильщик обернулся. – Вспомнил! Совсем памяти не стало. Оса ее зовут. Оса Йонсдоттер.