Удольфские тайны

– Нет, я ни к кому не питаю ненависти, – грустно улыбнулась Эмили, – но, конечно, графа не люблю. Просто всякий раз, когда слышу о насильственной смерти, я глубоко переживаю.

– Да, мадемуазель. Но он сам виноват.

Эмили выразила недовольство, а Аннет, неправильно истолковав причину такой реакции, сразу принялась по-своему оправдывать графа.

– Конечно, его поведение не назовешь благородным: ворваться в комнату дамы, а поняв, что она не желает его видеть, отказаться уйти. И вот, когда хозяин является, чтобы призвать незваного гостя к порядку, тот выхватывает меч, угрожает проткнуть его насквозь! Да, какое уж тут благородство? Но ведь он страдает от любви и сам не понимает, что творит!

– Достаточно, – остановила ее, улыбнувшись, Эмили, и Аннет вернулась к размолвке между синьором и мадам Монтони.

– Ничего нового, мадемуазель. Они ссорились и в Венеции, только я вам ничего не говорила.

– Очень благоразумно с твоей стороны. Постарайся и сейчас поменьше рассуждать. Тема очень неприятная.

– Ах, дорогая мадемуазель! Как вы заботитесь о людях, которые так плохо к вам относятся! Не могу видеть, как вас обманывают. Должна сказать… но только ради вашего блага, а не для того, чтобы очернить госпожу, хотя, по правде говоря, любить мне ее не за что, так что…

– Надеюсь, так ты отзываешься не о моей тетушке? – строго перебила ее Эмили.

– Именно о ней, мадемуазель. Если бы вы знали столько же, сколько знаю я, то не сердились бы так. Я не раз слышала, как они с синьором рассуждали о вашем браке с графом, и мадам постоянно твердила, чтобы он не уступал вашим прихотям, как она их называла, а заставил вас подчиниться, хотите вы того или нет. Тысячу раз сердце мое наполнялось болью: ведь если она сама так несчастна, могла бы хоть немного пожалеть других и…

– Спасибо за сочувствие! – опять перебила ее Эмили. – Думаю, несчастье дурно повлияло на характер тетушки. Спасибо, Аннет, я сыта, так что можешь унести посуду.

– Дорогая мадемуазель, вы же совсем ничего не съели! Попробуйте хотя бы немного! Да уж, несчастье дурно повлияло на ее характер, но только он и так никуда не годился. А в Тулузе я не раз слышала, как она обсуждала вас с мадам Мервей и мадам Вэзон, причем с большой неприязнью. Рассказывала, как трудно держать вас в строгости, как она устала, как боится, что, если не будет следить за вами, вы убежите с месье Валанкуром, потому что позволяли ему приходить по ночам и…

– Боже милостивый! – воскликнула Эмили, густо покраснев. – Не может быть, чтобы тетушка выставляла меня перед посторонними в таком свете!

– И все же, мадемуазель, я говорю чистую правду, хотя и не всю. Впрочем, думаю, что госпожа могла бы многое рассказать помимо проступков племянницы, даже если бы вы действительно в чем-то провинились. Но я не верю ни одному ее слову: госпожа не задумывается, когда говорит о людях плохо.

– В любом случае, Аннет, тебе не пристало обсуждать мою тетушку, – заметила Эмили, собравшись с мыслями. – Знаю, что ты желаешь мне добра, но достаточно.

Густо покраснев, Аннет потупилась и принялась убирать со стола.

«Значит, такова награда за мою искренность? – подумала Эмили, оставшись одна. – Так относится ко мне родственница, призванная стать защитницей, а не осквернительницей моей репутации? Как женщина, она должна уважать женскую честь, а не порочить ее! Но, чтобы столь бесстыдно лгать в ответ на добродетельное и, скажу с гордостью, достойное поведение, нужно обладать невероятно извращенным сердцем. Ах, до чего же непохож ее характер на характер моего любимого отца! В то время как тетушкой руководят зависть и низкая хитрость, его отличало великодушие и философская мудрость! Но я не стану забывать, что она несчастна!»