Удольфские тайны

– Что, не хотите увидеть хозяйку замка? – удивилась горничная. – Ту, которая так таинственно исчезла? Я добежала бы вон до той далекой горы, чтобы взглянуть хотя бы одним глазком. Честно говоря, только эта странная история и примиряет со здешней жизнью, хоть и вызывает дрожь при одной лишь мысли о ней.

– Да, я знаю: ты любишь все чудесное и необъяснимое. Но знаешь ли, если не избавишься от этой опасной склонности, попадешь в дебри суеверия!

Аннет, в свою очередь, имела полное право улыбнуться мудрому наставлению Эмили: ведь молодая госпожа ничуть не меньше ее самой трепетала от воображаемых страхов и, затаив дыхание, слушала мистическую историю.

– Ты уверена, что это действительно картина? – продолжила расспросы Эмили. – Ты ее видела? Она завешена покрывалом?

– Пресвятая дева! Да, мадемуазель, и да и нет. Да, это картина: я сама видела ее, – и нет: она не завешена покрывалом.

Тон служанки и откровенное удивление напомнили Эмили о необходимости руководствоваться здравым смыслом. Она спрятала страх за улыбкой и пошла следом за Аннет.

Портрет висел в сумрачной комнате в той части замка, где располагались слуги. Со стен смотрели еще несколько портретов, точно так же покрытых пылью и паутиной.

– Вот, мадемуазель, – прошептала Аннет и показала пальцем.

Эмили подошла ближе к портрету и вгляделась. На полотне была изображена дама в расцвете молодости и красоты. Черты ее лица отличались правильностью, выразительностью и благородством, но не несли того обаяния, которое искала Эмили, и еще меньше в нем было задумчивой мягкости, так любимой ею. Лицо дамы говорило скорее языком страсти, чем чувства, и свидетельствовало о высокомерном нетерпении несчастья, а не о тихой грусти оскорбленного, но смиренного духа.

– Сколько лет прошло с тех пор, как прекрасная дама исчезла? – спросила Эмили.

– Говорят, лет двадцать или около того. Знаю только, что случилось это очень давно.

Эмили продолжала внимательно рассматривать изображение.

– Думаю, синьору Монтони следовало бы повесить картину в месте получше, чем эта старая комната, – серьезно заключила Аннет. – Как по мне, так портрет особы, давшей ему все это богатство, должен находиться в лучших покоях замка. Но у него есть собственные причины поступать так, а не иначе, тем более что кое-кто поговаривает, будто бы он утратил и богатство, и чувство благодарности. Только, мадемуазель, ни слова! – добавила служанка, прижав палец к губам, но Эмили слишком увлеклась собственными мыслями, чтобы услышать ее слова. – Очень красивая дама. Синьору не следует бояться повесить его в тех же покоях, где висит картина под покрывалом.

Эмили с интересом обернулась.

– Вот только и там портрет будет спрятан, как здесь, потому что дверь туда всегда заперта.

– Пойдем отсюда, – поторопила служанку Эмили. – И позволь еще раз предупредить: говори потише и никогда не упоминай, что знаешь о существовании той картины.

– Боже милостивый! – снова воскликнула Аннет. – Но ведь никакого секрета нет: все слуги уже ее видели!

Эмили вздрогнула.

– Не может быть! Видели? Но когда? Как?

– Дорогая мадемуазель, ничего удивительного здесь нет. Просто мы немного любопытнее вас.

– Но, кажется, ты сказала, что дверь заперта? – уточнила Эмили.

– Если дело только в этом, – ответила Аннет, осматриваясь, – то как же мы попали сюда?

– Ах, ты имеешь в виду эту картину, – заметила Эмили, успокаиваясь. – Что ж, если больше смотреть нечего, пойдем отсюда.

Возвращаясь в свою спальню, Эмили увидела в холле синьора Монтони и решила заглянуть в уборную тетушки.

Мадам плакала в одиночестве с выражением горя и негодования на лице. Прежде гордость не позволяла ей делиться переживаниями. Судя об Эмили по самой себе и сознавая, какого отношения заслуживает ее обращение, тетушка полагала, что ее несчастья станут для племянницы поводом для торжества, а не сочувствия, и вызовут не жалость, а презрение. Но в то же время она видела сердечную отзывчивость Эмили, способность забывать собственные обиды, когда ее врагов постигают несчастья.

Страдания наконец-то заставили мадам Монтони преодолеть свою гордость. В отсутствие супруга ничто не мешало ей излить душу.

– О, Эмили! – воскликнула тетушка. – Я самая несчастная из женщин! Больше ни с кем наверняка не обращаются так жестоко! Разве можно было предвидеть, что судьба обойдется со мной безжалостно? Разве можно было представить, что, выйдя замуж за синьора, я стану оплакивать свою долю? Но никогда не угадаешь, что лучше, никогда не поймешь, где ждет добро! Самые сладкие обещания часто предают, лучшие надежды обманывают. Мне и в голову прийти не могло, что, выйдя замуж за синьора Монтони, я пожалею о своем великодушии.

Без тени торжества Эмили подумала, что подобный исход следовало предвидеть. Сев рядом с тетушкой и взяв ее за руку, она с состраданием ангела-хранителя заговорила самым нежным тоном. Только слова племянницы ничуть не успокоили мадам Монтони: ей хотелось говорить, а не слушать, жаловаться, а не принимать утешения. Из разрозненных горестных возгласов тетушки Эмили хоть и с трудом, но поняла суть переживаний.