Удольфские тайны

– Это стало бы не мудростью, а безрассудством, – возразила Эмили, – ибо мудрость не знает высшего достижения, чем счастье. Однако допустите, мадам, что наши понятия о счастье способны различаться. Не хочу сомневаться, что вы желаете мне счастья, только, боюсь, вы ошибаетесь в средствах его достижения.

– Не могу похвастаться тем глубоким образованием, которое счел необходимым дать вам отец, а потому не стану делать вид, что понимаю отвлеченные рассуждения о счастье. Ограничусь одним лишь здравым смыслом. И если бы здравый смысл входил в образование, вы с отцом стали бы намного счастливее.

Эмили слишком глубоко восприняла столь неуважительные отзывы об отце, чтобы парировать их с должным презрением.

Мадам Монтони собиралась продолжить отповедь, однако племянница покинула гостиную и поднялась в свою комнату, где то немногое мужество, которое удалось собрать, растворилось в обиде, печали и слезах. Положение не внушало ничего, кроме безысходности. К недавнему открытию подлости Монтони пришлось добавить не менее болезненное открытие жестокой жажды выгоды, ради которой тетушка была готова принести в жертву племянницу; наглости и хитрости, когда, хвастаясь родственными чувствами, замышляла жертву; ядовитой зависти, не стеснявшейся оскорблять память отца и готовой в любую минуту уязвить саму Эмили.

В течение нескольких дней до отъезда на виллу Миаренти Монтони ни разу не обратился к Эмили. Выражение его лица и взгляд явственно демонстрировали презрение, однако, к ее удивлению, он воздерживался от новых обсуждений. Странным казалось и то, что вот уже три дня граф Морано не появлялся в доме, а имя его не упоминалось. У Эмили возникло несколько версий. Порой казалось, что ссора между мужчинами возобновилась и закончилась для графа печально. Иногда возникала надежда, что вызванная упорным отказом усталость переросла в глубокую обиду и побудила отступиться. А время от времени возникало подозрение, что граф изменил тактику: отказался от визитов и убедил Монтони не упоминать свое имя в расчете на то, что благодарность за великодушие обеспечит согласие, которого не удалось добиться комплиментами и выражением любви.

Время проходило в пустых предположениях, надеждах и страхах. И вот наконец настал день отъезда на виллу Миаренти. Граф по-прежнему не появлялся и не давал о себе знать.

Чтобы избежать жары и в полной мере использовать вечернюю прохладу, за час до заката Монтони вместе с семьей сел в лодку и направился к устью Бренты. Эмили в одиночестве сидела на корме и смотрела, как медленно скрывается из виду веселый яркий город. Дворцы тонули в волнах, а освещенные заходящим солнцем высокие башни и купола маячили на горизонте подобно облакам, в северных странах занимавшим западный край неба и отражавшим последние вечерние лучи. Скоро даже эти яркие пятна потемнели и скрылись из виду, а Эмили все продолжала смотреть на обширное безоблачное небо и столь же бескрайнюю воду, с благоговением прислушиваться к тихому плеску волн и представлять незаметное глазу побережье Греции. В сознании родились многочисленные античные образы, возникло то состояние задумчивой роскоши, которое появляется у всякого, кто видит свидетельства античной истории и сравнивает их нынешнее безмолвие и пустынность с былым величием и оживленностью. Живое воображение нарисовало яркие сцены из «Илиады»: некогда в этих местах жили и любили герои, а теперь они стояли заброшенные и в руинах, но все еще сияли, по словам поэта, во всем своем юношеском великолепии. Представляя в вечернем свете меланхоличные, пустынные равнины Трои, Эмили возродила пейзаж в небольшой истории в стиле великого Гомера:

Стансы