Уинстон Черчилль

В то время никто за пределами узкого круга германского руководства не знал, что Гитлер решил вторгнуться в Польшу при любых обстоятельствах. Уже в марте 1939 г. высшее военное командование получило копии “плана Вайс” - войны против Польши. 23 мая, на второй день после заключения т.н. “стального” пакта с Италией, Гитлер выступил на закрытой встрече с высшим руководством Рейха со следующей оценкой ситуации: “Не совсем ясно, приведет ли германо-польский конфликт к войне с Западом, когда мы должны будем сражаться против Англии и Франции. Если же будет создан союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я буду вынужден нанести по Англии и Франции несколько уничтожающих ударов. Я сомневаюсь в возможности достичь мирного соглашения с Англией… Англия знает, что поражение в этой войне означает конец ее как мировой державы. Англия - это движущая сила коалиции против Германии. Англичане сами по себе - гордый, отважный, упорный в сопротивлении народ, одаренный большими организаторскими способностями. Они знают, как использовать каждую возникающую возможность. Им присуща любовь к авантюре и смелость нордической расы. Но средние германские показатели выше. Если бы в первой мировой войне у нас было на два линейных корабля больше, или, если бы ютландская битва началась утром, британский флот потерпел бы поражение, и Англия была бы поставлена на колени. Сейчас …если Голландия и Бельгия будут оккупированы и удержаны, и если Франция тоже потерпит поражение, то фундаментальные условия для успешной борьбы против Англии будут обеспечены”.

Черчилль не знал содержания этой речи Гитлера, но он видел, что с точки зрения Берлина, его страна занимает центральное место в блоке сил, сдерживающих германскую экспансию. Летом 1939 г. Черчилль приложил немало усилий, чтобы скрепить союз с Францией. Он присутствовал в Париже на праздновании дня Бастилии и был приглашен генералом Гамеленом - главнокомандующим французскими войсками посетить французский фронт. Черчилль видел, как на противоположном берегу Рейна несколько германских солдат работали на земляных укреплениях. Часть Страсбурга была уже очищена от гражданских лиц. Черчилль некоторое время постоял здесь на мосту - между германским постом и французским было примерно 30 метров.

У Черчилля сложилось впечатление, что французская оборонительная линия обладает достаточной устойчивостью, но фланг уязвим. В отчете военному министру Черчилль делает предсказание, которое сбылось с изумительной точностью. “Что касается даты германского наступления, то я думаю, что Гитлер достаточно умен, чтобы подождать выпадения снегов в Альпах. Это закроет южные дороги, прикроет Муссолини. В течение первых двух недель сентября, или даже ранее, эти условия будут созданы. Тогда у Гитлера останется время нанести мощный удар по Польше, прежде чем в конце октября или в начале ноября грязь размоет дороги и сможет замедлить германское продвижение. Итак, первые недели сентября представляются критическими”.

Тем временем президент Рузвельт выступил с личным посланием Гитлеру и Муссолини, предлагая двум диктаторам пообещать миру не предпринимать новой агрессии в течение “10 или даже 25 лет”. Вначале Муссолини отказался читать этот документ, а затем прочел и заметил: “Вот вам и результат детского паралича”. Гитлер вообще никак не откликнулся на неожиданное заморское послание.

В начале лета 1939 года две влиятельные газеты - “Дейли телеграф” и “Дейли миррор” начали агитацию за включение Черчилля в правительство. Но не эта помощь прессы оказалась решающей. Подталкивали события. Черчилль пишет в воспоминаниях: “Чемберлен знал, что, если прийдет война, он должен будет послать за мной. С другой стороны, он боялся, что Гитлер будет рассматривать мое вхождение в правительство как враждебный шаг и это уничтожит все остающиеся шансы на сохранение мира. Это была объяснимая, но ложная точка зрения”. Возле Вестминстера ходили люди с плакатами, на которых было написано: “Черчилль должен вернуться”. Невилль Чемберлен записал в дневнике: “Шансы Черчилля на получение высокого поста увеличиваются по мере того, как шансы начала войны растут, и наоборот”.

Для Черчилля многое менялось буквально на глазах: то, что многие годы ставилось ему в вину, его решительное предпочтение силовых действий, вдруг становилось его решающим достоинством. Теперь уже никто не смотрел на него, как на потерянного политика. Он явственно выделялся на фоне своих флегматичных коллег энергией и несокрушимым присутствием духа. Теперь в нем видели прирожденного лидера. Некоторые министры писали Чемберлену, что возвращение Черчилля в кабинет дало бы Германии и США ответ на вопрос, есть ли у Англии решимость, будет ли она сражаться.