Уинстон Черчилль

11 июля в Оберзальцбурге состоялось совещание высшего германского командования. Гитлер спросил адмирала Редера, произведет ли на англичан впечатление его “мирное” выступление в рейхстаге? Адмирал ответил, что произведет, если речи будет предшествовать концентрированный налет на Англию. “Он (Редер) убежден, что Англию можно принудить запросить мира, перерезав ее артерии снабжения посредством беспощадной подводной войны, воздушных налетов на конвои и сильных налетов на ее главные центры”. А Гальдер записал в дневнике: “Фюрера больше всего занимает вопрос, почему Англия до сих пор не ищет мира. Он, как и мы, видит причину в том, что Англия еще надеется на Россию. Поэтому он считает, что придется силой принудить Англию к миру. Однако он несколько неохотно идет на это. Причина: если мы разгромим Англию, вся Британская империя распадется. Но Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и др.”

В конце июня и начале июля 1940 года Черчилль осматривал пляжи южной Англии, ожидая скорой германской высадки. Начальники штабов согласились с планом Черчилля встретить германское вторжение при помощи “групп леопардов” - двадцатитысячных ударных отрядов, расположенных не далее семи километров от линии побережья, “готовых броситься к глотке любых высаживающихся сил”.

Для того, чтобы преодолеть сопротивление британского флота, немцы нуждались в военных кораблях, а корабли были у французов. Французский флот в Средиземном море уступал только британскому. Часть его, размещенная в Александрии была блокирована англичанами, но эскадры в Тулоне и Дакаре были за пределами британского воздействия. Промежуточное положение занимала военно-морская база в Мерс-эль-Кебире (Оран). Шесть французских крейсеров могли явиться грозной подпорой высадки, попади они после капитуляции Франции 22 июня в руки немцев. Черчилль ощутил критическую значимость французских кораблей быстрее и острее других. Он предложил французскому адмиралу Жансулу увести корабли в контролируемые англичанами воды. Но лояльный новому режиму Петэна морской министр Дарлан, запретил любые перемещения французских судов. Тогда Черчилль принял одно из самых суровых решений своей жизни. 4 июля корабли эскадры сэра Сомервила получили приказ открыть огонь по вчерашним союзникам. Залп продолжался пять минут, два крейсера были выведены из строя, 1200 французских моряков погибли. В огне этих выстрелов исчез и англо-французский союз. Пораженной палате общин Черчилль сказал на следующий день, что “французские корабли сражались в этом неестественном поединке с мужеством, характерным для французского флота. Дадли Паунду он сказал с горечью, что “французы проявили такую энергию впервые с начала войны”. Всему миру была важнее другая оценка: Британия как бы сожгла мосты за собой, она сказала этим ударом, что будет сражаться до конца.

Гарри Гопкинсу Черчилль позднее говорил, что Оран был “поворотным пунктом в нашей судьбе, он показал миру серьезность наших намерений”. Что бы ни говорила германская пропаганда, убитые в Мерс-эль-Кебире французские матросы были абсолютно недвусмысленным показателем британской решимости.

Пройдет время, и историки в другие, более комфортабельные времена начнут задавать вопрос, прав ли был Черчилль в своем абсолютном неприятии компромисса с Германией? Британия сохранила бы свою экономику, свои ресурсы, сдержала бы сепаратизм доминионов. Главное, она не позволила бы России и Америке встать сверхдержавами над опустившейся Европой. Этот тезис не учитывает главенствовавшего в английском народе настроения, того духа “старой доброй Англии”, который противился сдаче побежденному противнику. Если бы Черчилль обратился к нехарактерному для себя макиавеллизму и постарался найти модус вывенди с Гитлером, он погиб бы как политик в собственной стране. Сила Черчилля заключалась в том, что он с необыкновенным талантом выразил то, за что стояло население Британских островов.

Наступило самое тяжелое для Британии время, она оставалась одна перед победоносной Германией, завоевавшей всю Центральную и Западную Европу. Весь мир задавался вопросом, будет ли Англия продолжать борьбу, хватит ли у нее мужества. Черчилль ответил на этот вопрос, выступая перед парламентом 4 июля. “Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на местах высадки, мы будем сражаться в полях, на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы никогда не сдадимся. И, если даже, во что я ни на секунду не поверю, это остров, или его часть попадет в руки врага, тогда наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, будет продолжать борьбу до тех пор, пока новый мир со всей его мощью и силой не выступит ради спасения и освобождения старого”.