Уинстон Черчилль

В этот же день итальянские войска пересекли ливийскую границу и углубились почти на сто километров в глубину египетской территории. В океане был торпедирован “Город Бенарес”, половину пассажиров которого составляли эвакуированные в Канаду дети. В Дакаре силы Виши отбили англо-голлистский десант. 14 октября взрыв бомбы сотряс двор на Даунинг-стрит 10, где Черчилль обедал, и премьер приказал повару спуститься вместе с ним в убежище. Ровно через три минуты германская бомба попала в кухню. И все же Черчилль отказывался пока бомбить жилые кварталы германских городов. Его целью были военные объекты, и он внятно объяснил свою стратегию: “Сначала дело, а потом удовольствие”. По радио Би-би-си он говорил французам, что в Лондоне “мы ждем давно обещанное вторжение. Того же ждут и рыбы”. Впоследствии Черчилль говорил, что в случае вторжения ”с обеих сторон началась бы резня, страшная и беспощадная, без сострадания и жалости. Они стали бы прибегать к террору, а мы готовы были на все”. В частности, англичане предполагали произвести газовую атаку против захваченных немецких плацдармов, распространяя горчичный газ с низко летящих самолетов.

Но 27 октября 1940 года забрезжил призрак надежды. “Энигма” расшифровала распоряжение о “продолжении подготовки к вторжению”. Если подготовка не завершена, то о каком вторжении можно говорить? А 28 октября аэрофотосъемка показала движение германских судов в направлении, противоположном противостоящим Британии континентальным портам. Колвил занес в свой дневник 2 ноября мнение премьера, что “вторжение маловероятно”. На самом деле Гитлер уже 12 октября принял решение “о том, чтобы приготовления (запись из германского журнала распоряжений. - А.У.) в Англии с настоящего времени и до весны сохранялись лишь как средство политического и военного давления на Англию”.

* * *

11 ноября 1940 года Черчилль продиктовал машинистке речь по поводу кончины Невилля Чемберлена. Он постарался понять эту личность, и машинистка воскликнула, что речь удалась. “Разумеется, я мог бы сказать все наоборот”. В день своего шестидесяти шестилетия премьер сказал Идену, что никогда не чувствовал большего удовлетворения от работы, чем в последние шесть месяцев. Но все же признался и в следующем: “Обычно я просыпаюсь свежим к испытаниям нового дня, но этим летом я просыпался с ужасом в сердце”. Наконец, 9 января 1941 года дешифрованные данные показали, что немцы готовятся к удару по Греции. Гитлер повернулся в противоположный угол Европы. В январе 1941 года Черчилль впервые за многие месяцы был в отменном расположении духа. Гостям за столом он сказал, что “никого не ненавидит, и полагает, что и у него нет врагов - за исключением гуннов, но это профессиональная особенность”.

Гопкинс, который провел с британским руководством двенадцать дней, писал Рузвельту, что Черчилль не просто премьер-министр. “Он представляет собой направляющую силу, определяющую стратегию и ведение войны во всех ее основных параметрах. Он оказывает удивительное воздействие на английский народ, на все классы и группы общества. Особенным влиянием он пользуется среди военных и рабочих”. Гопкинс описывает “округлого, улыбающегося джентльмена с розовым лицом… Черный пиджак - полосатые брюки - ясные глаза и бархатный голос”. Именно в это время Черчилль затребовал граммофонные пластинки с американскими мелодиями. В Чекерсе эти мелодии звучали долго заполночь. Американские ритмы стали частью британского ритма выживания.

К представителям британских доминионов Черчилль не всегда выходил в классических полосатых брюках. Премьер-министра Австралии Мензи он встречал в “костюме сирены - глухо скроенном синем шерстяном одеянии с замком-молнией спереди”. У Черчилля определенно было аристократическое пренебрежение к мнению других о своей одежде; по сердцу ему были и униформы и почти фантастические одеяния. Среди своих он разгуливал в вышеупомянутом собственноручно скроенном “костюме сирены”, на более обязывающие встречи являлся обычно в любимой им форме маршала авиации. Секретарям он диктовал даже из ванной комнаты. Мартин вспоминает, что во время первой встречи с ним премьер был в одном жилете. Определенная эксцентричность была частью его характера. Работать в кровати, пользоваться помощью многочисленных помощников и слуг стало частью его образа жизни. Удивительно читать о его безусловном удовлетворении водворением в премьерскую резиденцию. Посреди пожаров и смертельных тревог он выражает восторг по поводу небывалого комфорта его нынешней жизни. Колвилу в августе 1940 года он говорит, что “никогда в жизни не наслаждался такими удобствами.”