Уинстон Черчилль

Особенно его возмущало предательство прежних союзников Ллойд Джорджа, таких как Маккенна: «Я был другом ллойд джорджа до того, как он стал знаменит. Я был с ним, когда все валялись у его ног. И сегодня, когда против него растут предательские силы и ликуют по поводу его ошибок, те - кто вошел в парламент на его плечах отшатнулись от него, когда фанатики вспомнили старые счеты, когда такие как Маккенна из своего роскошного заточения стремятся нанести последний удар, я остаюсь другом и помощником Ллойд Джорджа». Никогда интрига и предательство не привлекали Уинстона Черчилля, он воевал с открытым забралом. И Клементина сражалась, словами ее мужа, «как аристократ, всходящий на гильотину». Но такт не всегда был соблюден. Стоило Клементине появиться перед избирателями с нитью жемчуга на груди, как бедные женщины замолчали и было ясно за кого они точно не

будут голосовать. Страдала и тактика борьбы с основным соперником - Морелем. Клементина напоминала, что он француз и покинул родину чтобы не служить в армии.

Ответ Мореля был сокрушительным: «Мой отец француз, а мать - англичанка и я родился в Париже. Мы не выбираем себе наших родителей или место рождения. Я не более виноват в том. что мой отец француз, чем мистер черчилль в том, что его мать американка… Мой отец умер, когда я был ребенком. Моя мать послала меня в школу в Англии, когда мне было восемь лет… Очень умно в восемь лет думать о том. как избежать военной службы».

Сам Черчилль явился прямо из госпиталя только в день перемирия - 11 ноября, одев все свои одиннадцать военных наград - больше, чем у любого соперника. Но не медали волновали обнищавший Данди, а жестокая нищета. Слабость не отвратила Черчилля от двухчасовой пламенной речи, правда произнес ее он сидя. Не прошло и нескольких недель после потери аппендикса, как он потерял и место в парламенте - пролетарский округ Данди на выборах 15 ноября 1922 года припомнил ему и «крестовый поход против России» и неприязнь к лейбористам - проголосовал против него. Социальное было ему понятно: «Посмотрите как живут люди в этом бедном городе и вы многое поймете». Златоуст палаты общин потерял популярность у избирателей. За него голосовали лишь 8 тысяч человек (32 тысячи за победителя). Он впервые за 22 года проиграл и оказался на низшей точке своей политической карьеры. Самолюбие Черчилля было уязвлено, хотя и говорил все что нужно: «У меня нет ни малейшей тени сожаления, озлобления или горечи». Он явно чувствовал себя униженным и объяснял поражение на выборах тем, что был “далек от своей обычной физической формы”, и не признавал поражения своей политики. Король принес ему соболезнования. Личный секретарь Ллойд Джорджа заметил в дневнике, что “Уинстон выглядит настолько потерянным, что едва может говорить. Он думает, что мир приблизился к краху, по меньшей мере, его политический мир. Я думаю, что его карьера окончена”.

Для Черчилля было удивительным узнать, как много у него противников. Имея в виду именно это обстоятельство, он несколько раз подчеркнул публично, что никогда не участвовал в интригах, и что “все, что у меня есть, добыто лично мною”. Как будто повторилась драма 1915 года. Гость на его сорокавосьмилетнем юбилее отметил: “Уинстон достиг предела уныния, в течение вечера он едва мог говорить”. Симпатизирующая ему Марго Асквит дала рецепт смягчения психологического удара: “Писать и рисовать, и не восстанавливать против себя всех, не доказывать свою правоту всеми возможными способами. Сохраняйте друзей везде, где можете, и не теряйте ни одного. Если у Вас хватит терпения, и вы воспользуетесь вашим прекрасным темпераментом, сверкающим умом и действительно не мстительной натурой, вас ждет великое будущее”. Черчиллю ничего не оставалось, как следовать благому совету. В день своего 48-летия он выехал на французскую Ривьеру, где начал писать мемуары о первой мировой войне и где оставался до мая 1923 года. Один из друзей спросил его: “Уинстон, чтобы забыть о войне, я много рисую. Что вы делаете?” Черчилль ответил, что пишет книгу о войне. Художник не одобрил этого увлечения: “Это все равно, что раскапывать кладбище”. Черчилль: “Да, но при этом ожидая воскрешения”.

Он утешает жену: «Моя дорогая - я молю тебя не беспокоиться о деньгах… Чартвел будет нашим домом. Мы должны стараться прожить здесь много лет и предать его по наследству Рэндольфу. Автомобили сделают возможным оттуда возвратиться в политику или бизнес. А если я вернусь в политику. То мы будем жить на Даунинг-стрит».