Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Делать это было необходимо и ещё по одной, так сказать, кадровой причине. Речь идёт о той роли, которую чем даль­ше, тем больше во всех сферах жизни страны играли мало­россы. Обратимся к биографии Николая Гоголя. В 1828 году, в возрасте девятнадцати лет он оканчивает нежинскую гим­назию и, преисполненный планами и мечтами, буквально летит в Петербург. «Здесь только человеку достигнуть мож­но чего-нибудь; тут тысяча путей для него», — объясняет он притягательность столицы в письме к матери Марии Ивановне [54]. В ту пору своим поприщем он видит государствен­ную службу: «Я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства», — пояснял Гоголь свои чувства (хотя уже в гимназические годы зреет у него мысль посвятить себя литературному труду

[55]). А наи­высшим воплощением службы юный Никоша считал юри­спруденцию, где, как он полагал, быстрее всего можно было принести людям пользу. «Я видел, что здесь работы будет более всего. Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего разрывало моё сердце», — объяснял он свои пла­ны на будущее двоюродному дяде П. П. Косяровскому [56]

. Так уже в ранней юности в душе Гоголя возникает желание при­нести людям пользу и способствовать правде и справедли­вости, которое он пронесёт через всю свою жизнь и твор­чество (и конечно, есть в его словах свойственное юности желание признания и славы).

В своих мечтах о настоящем деле Гоголь был не одинок. Его мысли и начало пути были типичными для предста­вителей малороссийских дворянских кругов, с энтузи­азмом шедших на гражданскую и военную службу. Про­цесс интеграции малороссов в правящую элиту России шёл по нарастающей. В церковной иерархии и образова­нии они играли решающую роль уже с начала XVIII века. И дело тут было не столько в них самих, сколько в том недоверии, которое власти испытывали к великорусскому духовенству. Во-первых, значительная часть образован­ной и церковной элиты из великороссов или поддержа­ла Раскол, или подозревалась в этом. Во-вторых, к Петру многие из них относились как к еретику и не принимали его культурных новшеств. А в-третьих, они противились политике подчинения церкви государству и всё больше набиравшей обороты секуляризации общества. И поэто­му власть больше доверяла малороссам — как людям, не связанным с великорусской церковной и политической традицией (впрочем, вскоре малороссияне показали себя не меньшими противниками подчинения церкви и секу­ляризации, чем великороссы) [57].

Малороссияне занимали епископские кафедры в ве­ликорусских епархиях. Стоит вспомнить и то, что место­блюстителем патриаршего престола в 1700-1721 годах был малоросс Стефан Яворский. А среди иерархов, объявив­ших анафему гетману И. С. Мазепе, все были малороссиянами

[58]. Недоверие к великороссам продолжалось почти полвека. Лишь в 1754 году появился указ императрицы Елизаветы, обязывающий Синод представлять на долж­ности архиереев и архимандритов не только малороссов, но и великороссов [59]

.

Но интеграционные процессы в светской части правя­щей группы края до середины XVIII века ещё сдерживались как положением дел в российской власти, так и неурегули­рованным социальным и экономическим положением ка­зачьей старшины. Получить экономические и социальные права прежней (польской и ополяченной) знати, добиться не только фактического, но и формального статуса правя­щей группы, а также признания «благородности» своего происхождения — эти цели были идеей фикс для казачьей верхушки. А в России долгое время не спешили признавать её равной (прежде всего по благородности происхожде­ния) российскому дворянству. К тому же казачьей старши­не не очень хотелось принимать на себя те тяготы военной и гражданской службы, которые несли на себе русские дво­ряне. Всем этим и была продиктована её приверженность институтам Гетманщины. Наконец, само наличие автоно­мии тоже сохраняло подсознательно ощущаемый барьер между Малой и остальной Россией.