Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Ситуация изменилась в середине века. Дарование российскому дворянству широких прав и привилегий (Манифест Петра III от 1762 г. и Жалованная грамота дворянству Екатерины II от 1785 г.), в том числе сни­мавшие с него обязанность нести службу (из принуди­тельной она теперь превращалась в привилегирован­ное право дворянина), и признание казачьей старшины малороссийским дворянством, удовлетворило главные чаяния последней и сделало существование гетманских структур для неё уже не столь необходимым [60]

. Екатери­нинские реформы 1775-1783 годов резко активизирова­ли и без того успешно осуществлявшуюся интеграцию малороссийской знати в российский правящий класс. Упразднение автономной Гетманщины, которое во мно­гом велось руками самих малороссов или при их благо­желательном согласии, открыло для малороссийского дворянства небывалые по своим масштабам карьерные возможности — как в самих малороссийских губерниях, так и на всём пространстве России и, конечно же, в столицах [61]

. Выходцы из Малороссии стали занимать высо­кие посты в государственном аппарате, армии и флоте, весом их вклад был и в области культуры.

Малороссийское землячество в столице было много­численным (Гоголь пишет матери, что встретил там мно­го знакомых, «одних однокорытников моих из Нежина до 25 человек» [62]

) и влиятельным. Вновь прибывавшие молодые люди попадали под опеку своих высокопостав­ленных земляков. А среди них были такие могуществен­ные вельможи, как светлейший князь, канцлер А. А. Без­бородко, одно время фактически руководивший русской внешней политикой. Или графы, затем князья Разумов­ские. Алексей Григорьевич был генерал-фельдмаршалом и морганатическим супругом императрицы Елизаветы Петровны. Его брат, Кирилл Григорьевич был прези­дентом Петербургской Академии наук, а сын последне­го — Алексей Кириллович — министром народного про­свещения. Также нельзя не упомянуть действительного тайного советника, члена Государственного совета, мини­стра Д. П. Трощинского (приходившегося дальним род­ственником Гоголю); министра народного просвещения П. В. Завадовского; председателя Комитета министров и Государственного совета князя В. П. Кочубея. Москов­ским гражданским губернатором (то есть главой истори­ческой столицы России) был И. В. Капнист. И это лишь несколько фамилий.

Огромная держава, сильная и динамично развивающая­ся, разгромившая поляков, крымских татар и успешно бью­щая турок — своих основных исторических врагов (а они для малороссов были теми же, что и для Москвы и Петер­бурга, что крайне важно для понимания успешности ин­теграционных процессов), завораживала, рождала в чело­веке гордость за право служить ей и носить имя русского или россиянина (что в те времена звучало как синонимы). А энергия и талант на службе Царю и Отечеству воздава­лись сторицей. Успешная и быстрая интеграция не только способствовала утверждению среди светских малороссий­ских кругов отношения к России как к своему Отечеству и формированию среди них общерусской идентичности, но и пробуждала интерес русского общества к Малорос­сии, подталкивала его к тому, чтобы «открыть» её и при­знать «своей».

Тут надо пояснить ещё один момент. Ярче всего этот пласт восприятия мог проявиться и проявлялся лишь у носителей светского сознания, отошедшего от христи­анского понимания историософских основ Руси-России и русскости. Для московских книжников и политиков, для современников восстания Хмельницкого вопрос о том, что такое Русь Великая и Русь Малая, был ясен. Точно так же он не требовал пояснений для малорусского духовен­ства и людей православной, церковной культуры (скажем, тех же паломников). Для них эта идущая от предков «па­радигма единства» и православное понимание русскости были определяющими, озвученными в церковной тради­ции, в летописной и антиуниатской полемической литера­туре, «Синопсисе» И. Гизеля, и пропущенными в том числе через собственный опыт.

Конечно, они не могли не видеть тех различий, которые имели место в быту, этнографическом облике, социально­-политических традициях друг друга, в народной речи (хотя эталоном и основой языка культуры был общий церковно-славянский язык). Именно поэтому обеими сто­ронами ощущалась грань между этими — очень близки­ми, но всё же немного разными общностями. Но тот самый первый пласт, глубинный образ друг друга как «тоже Руси» определял их сознание и видение друг друга.