Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Одним из проявлений этих течений и особенно роман­тизма стал интерес к народу. Но «народу» не как важней­шему элементу социально-политических доктрин эпохи Просвещения, носителю суверенитета и власти. А народу, взятому, прежде всего, как этнографический коллектив: с «народной культурой», песнями, обычаями, одеждой, характером и душой, народу как первооснове культу­ры, детству человечества. Естественно, что такой «народ» было проще отыскать там, где было меньше цивилизации с её передовым социальным опытом, суетой и конфликта­ми, в неспешно живущих, как бы застывших в прошлом окраинах — тех же Италии и Греции. Чуть позже «народ» и его культуру стали «замечать» не только в прошлом, но и в настоящем, и не только в чужих, но и в своих краях, где для этнографов и фольклористов открылись богатства не меньшие. И в том числе в России. «Предания русские ничуть не уступают в фантастической поэзии преданиям ирландским и германским» (служившим тогда эталоном народности и народного искусства), — замечал по этому поводу Александр Пушкин [64].

Увлечение «народом» привело даже к изменениям в ев­ропейской социальной психологии: в XIX веке чем дальше, тем больше под ним стали понимать только простонаро­дье, тогда как раньше народом или нацией, напротив, счи­тались лишь привилегированные и образованные слои. На последние же теперь начинали смотреть как на соци­альные группы, утратившие в ходе общеевропейской кос­мополитической нивелировки связь с народной культурой и растерявшие народные черты.

Россия не осталась в стороне от веяния времени и тоже «от­дала дань» и античности, и романтическому восприятию Ита­лии как «земле поэзии» и «отчизне вдохновенья». О ней писа­ли стихи многие, в том числе В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, Д. В. Веневитинов и даже, как полагают, сам Гоголь (причём сделал он это задолго до того, как впервые увидел Италию):

Италия — роскошная страна!По ней душа и стонет, и тоскует...

Земля любви и море чарований!Блистательный мирской пустыни сад!

Тот сад, где в облаке мечтанийЕщё живут Рафаэль и Торкват! [65]

Следуя интеллектуальной моде, в поисках такого же уголка российская образованная публика обратила взо­ры к Малороссии. В ней она увидела свою «экзотическую страну», подобие «музыкальной и красочной Италии» с чудесной природой, «пастушкам и», открытыми людь­ми и простыми нравами. Конечно, все путешествующие обращали внимание на её географические особенности как южного края, страны необозримых лугов, плодонос­ной природы, изобилующих хлебом пространных нив. «Цветущие сады плодоносной Украины, живописные бе­рега Днепра, Псла и других рек Малороссии», — так бук­вально двумя штрихами набросал облик этой земли писа­тель и журналист начала XIX века О. М. Сомов [66]

. Был он не путешественником, а уроженцем Украины, но для ил­люстрации того коллективного образа Малороссии, кото­рый вырабатывало русское общество, его слова подходят как нельзя кстати.

Однако особое место при создании образа этой земли отводилось всё же не природе. Она была не столь уж эк­зотической, чтобы расставлять акценты именно на ней, даже при желании авторов дорожных записок изобра­зить её таковой. Исключение составляют разве что кур­ганы — как величавые свидетели истории этих краёв, хотя характерны они не столько для Малороссии, сколь­ко для Новороссии. Собственно, курганы встречались не только там, но и гораздо севернее: под Смоленском, Псковом, на Оке. Но именно в Приазовье и Причерномо­рье они были представлены в таком множестве и так бро­сались в глаза, что становились «визитной карточкой» региона. Не случайно, что описания курганов или упо­минания о них присутствуют во всех путевых заметках современников и во многих литературных произведени­ях, скажем, у того же Пушкина, тоже путешествовавшего по этим местам. Тем более, что в начале XIX века про­исхождение и назначение курганов ещё не было твёрдо установлено [67].

Но курганы курганами, а центральное место в образе Малороссии занимали её жители. Во всех описаниях путе­шествий в Малороссию или через неё отмечается, что в крае живёт особый, малопохожий на великороссов «казачий на­род» (или, по ёмкому выражению И. Долгорукого, народ, «состоящий из малороссов, казаков и вообще, что мы на­зываем, из хохлов» [68]) со своим обликом, «народной культу­рой» и речью. Такое восприятие местного населения было обусловлено пятью моментами.

Во-первых, в поле зрения действительно оказывались этнографические и языковые отличия малороссов от вели­короссов, порой весьма заметные. «Здесь обитают козаки... Началась Малороссия: другое наречие, другие обычаи», — проехав Глухов, отметил Долгорукий. Попутно он обратил внимание и на то, что, в отличие от Великороссии, тут идёт «вольная продажа вина» [69], результаты которой стали вид­ны тотчас же: «Мы видели её следствия: вино дёшево, день праздничный, все пьяны» [70].