Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Действительно, облик Киева ещё в первой трети XIX века был не слишком притязательным. Расти, благоустраивать­ся, превращаться не только в духовный, но и культурно-­образовательный центр страны (чего стоит хотя бы откры­тие там в 1834 году университета) он начал при Николае I и во многом благодаря его личным стараниям и заботе о «древней столице Российской». Именно тогда главные исторические районы Киева были соединены между собой в единый городской организм и приобрели, наконец, вид цельного градостроительного ансамбля [81].

Впрочем, было у Киева нечто, что позволяло «прощать» ему многие недостатки: это его природные красоты, зелень и уют, о которых с восторгом отзывались все посещавшие город (и даже, как мы помним, сама царица). Они стали такой же неотъемлемой чертой образа города, что и его святыни или воспоминания о седой древности, придав Киеву эмоциональную теплоту, мягкость и какую-то «нестоличность», определив его развитие ещё и как своеобраз­ного города-курорта. «Природа великолепная; с нагорного берега Днепра на каждом шагу виды изменяются... зелень, тополи и виноградники, чего нет у нас!» — с восторгом от­зывался о городе Александр Грибоедов. При этом, одна­ко, радуясь, что попал туда в лучшую пору, в начале лета, а не зимой, когда Киев, по словам людей знающих, «немно­гим лучше северной России»

[82].

Кстати, нечто подобное в XIX веке могли испытывать ко­ренные петербуржцы, привыкшие к сухой «столичности» и чёткой линейности «города», при встрече с диковинной для их взора Москвой, где ничего подобного не было. Зато, как писал проницательный современник, связавший свою жизнь именно с северной столицей, «взамен этого есть та­кие живописные ландшафты», зелень и размеренная уют­ная «семейственность» [83]

.

Часами мог смотреть с Андреевской горки на днепров­ские луга, на Подол и лежащие левее от него Кожемяцкое удолье и Кудрявец и Николай Гоголь. Вид днепровских круч с золотыми куполами церквей или, наоборот, откры­вающиеся с них бескрайние просторы не могли не про­будить в человеке чувства прекрасного. Друг Гоголя,

М. А. Максимович позднее рассказывал запомнившийся ему эпизод. В июле 1835 года Гоголь, проездом из родной Васильевки в Петербург, заехал к нему в Киев. Гуляя по го­роду и «любуясь ненаглядною красотою киевских видов», Гоголь и Максимович увидели такую картину. «Стояла не­подвижно малороссийская молодица, в белой свите и намитке, опершись на балкон и глазея на Днепр и Заднепро­вье. — “Чего ты глядишь там, голубко?” — мы спросили. “Бо гарно дивиться!” — отвечала она, не переменяя своего положения». И Гоголь, как вспоминал Максимович, «был очень доволен этим выражением эстетического чувства» в своей землячке

[84].

Но сколь бы ни была красива киевская природа, она могла служить лишь обрамлением — и к увиденному, и к тому, чего желали видеть в Киеве. И дело было не столь­ко в банальной неустроенности этого, как и ещё целого ряда других древних по возрасту, но не по облику, горо­дов Малороссии, сколько в том, что посещавшие их почти не встречали того самого ожидаемого. Красноречиво пе­редаёт эти чувства в своих изданных в Харькове «Письмах из Малороссии» А. И. Лёвшин, тогда ещё молодой человек, а в будущем видный государственный деятель. Вот перед ним Киев — город «воинственных предков наших, кото­рые на борзых конях, с булатными мечами, в блестящих панцирях и шлемах являлись сюда на защиту отечества» (заметна перекличка с былинными образами и «Словом о полку Игореве», строки из которого Лёвшин приводит далее); город, в котором «предки наши получили первое понятие о всемогущем Творце». Но там, где гарцевали витязи и гремели княжеские пиры, теперь красовалась «кривая, довольно грязная улица, унизанная по обеим сторонам вывесками различных ремесленников», и кри­чали торговцы-евреи [85]

.

Города перестраивались сообразно новым вкусам и вея­ниям: и в польские времена (в основном в начале XVII в.), и при гетманах, и позже, поэтому мало что сохранили в пер­возданном виде и уже не напоминали древнерусские. Вели­корусские города в большей степени сохранили архитектур­ные черты и дух Руси. И это бросалось в глаза. «Киев стар, но древность его не так видна, не так осязательна, как Новго­родская», — сравнивал между собой два древнейших русских города князь Долгорукий [86]. Или же эти, когда-то сверкавшие золотом и славой княжеские центры превратились в провин­циальные городки, наподобие того, где поссорились гоголев­ские Иван Иванович с Иваном Никифоровичем и где главной достопримечательностью была городская лужа. Отсюда — мотив разочарования от встречи с «исторической Русью», не­редко присутствующий в путевых заметках. И русское обще­ство старалось понять, куда и почему исчезла «Русь».