Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Нелишне отметить, что во второй половине XIX века именно эта сословно-казачья версия исторического про­шлого легла в основу «национально-украинской концепции истории». Тем самым были заложены принципы восприя­тия Украиной (как особым национально-государственным организмом) древнерусского периода — как «не своего». И даже целенаправленная и настойчивая работа ряда пред­ставителей украинского движения по привязке «казачье­го» периода к «доказачьему» и выстраивание непрерывной цепи украинскойистории как начинающейся от древних времён поставленных целей достичь так, по сути, и не смог­ла. Соединение оказалось скорее механическим: слишком разными по духу, социальному опыту, языку, целеполага­ющей идее остались эти периоды.

Сословно-казачья трактовка прошлого (а вслед за ней во многом и национально-украинская концепция исто­рии) и явно, и даже подсознательно не ощущает духовной близости того «казачьего народа», от лица которого вы­ступает, не только с эпохой Древней Руси, но даже с про­шлым южнорусских земель литовско-польского перио­да, если только оно не связано напрямую с казачеством. Причина проста. Чтобы консолидироваться в особую социальную группу и добиться признания российским государством своего статуса, претендующей на всю пол­ноту власти в малороссийском крае казачьей старшине просто необходимо было искать «подтверждения» сво­ей социальной, а то и этнической особости в прошлом. Или же сконструировать их сознательно. По понятным причинам времена древнерусского единства для этого совсем не подходили. Так же, как затруднительно было их отыскать (или создать) и в рамках концепции обще- русскости, которую западнорусские церковные и свет­ские деятели конца XVI — первой половины XVII века использовали для достижения целей, прямо противопо­ложных: для утверждения своей русскости и обоснова­ния желательности единства с Россией. Зато это вполне можно было сделать в рамках идеи особого «казачьего народа»

[77].

Тем самым её адепты сами «разводили» «казачью» и русскую истории во времени. И литераторы-малороссы конца XVIII — начала XIX века (скажем, И. Ф. Богданович, К. М. Парпура, В. Г. Маслович) разрабатывали древнерус­скую историческую тематику именно как историю рус- скую-российскую. Которую, впрочем, они считали своей (как и историю России вообще), но не по причине собствен­ного малороссийского происхождения, а исходя из своей принадлежности к общерусскому культурному простран­ству, как русские люди. Однако «казачья» и русская история были «разведены» лишь во времени, но не в пространстве.

Именно наличие этнографически-специфического «ка­зачьего народа» и приводило оба присутствовавших в рус­ском сознании ментальных пласта-восприятия этой земли в известное противоречие. Посещая Чернигов, Переяславль или тот же Киев, известные им по летописям, современным историческим сочинениям и недавно открытому «Сло­ву о полку Игореве» (оно было опубликовано в 1800 году и произвело глубокое впечатление на современников), пу­тешественники ожидали и хотели увидеть что-то, что на­помнило бы им о той поре. Или, лучше сказать, что укла­дывалось бы в имевшийся у них образ региона как древней Русской земли и «колыбели отечества».

«Нет ничего замечательного» — вот лейтмотив при взгля­де на города Украины как на современные населённые пун­кты. Даже Киев оказывался в том же ряду, если человек смотрел на него не как на святой град, а как на «мать го­родов русских». «Странный этот город Киев, здесь только крепости и предместье, и мне наскучило отыскивать город, который по всем признакам, в старину был так же велик, как Москва». «Я всё ищу: где город; но до сих пор ничего не обрела», — такое впечатление произвёл Киев на госуда­рыню Екатерину II, посетившую город в 1787 году. Впро­чем, она отметила его «прелестное местоположение»

[78].

То, что это впечатление не было её субъективным взгля­дом, а отражало реальное положение дел, подтверждают и комментарии других современников. Например, писа­тель В. В. Измайлов в своём «Путешествии в полуденную Россию» отмечал: «Сообщение между тремя частями го­рода чрезвычайно затруднительно, ибо горы отделяют их одну от другой. Кажется, что вы видите три разные се­ления. Я говорю — селения, ибо сей город едва ли заслужи­вает имя города» [79]

. А вот какое впечатление произвёл Киев на «командировочного» И. М. Сбитнева, оказавшегося там несколькими десятилетиями спустя. Ощущая трепет и благоговение при посещении киевских святынь, любу­ясь «очаровательными окрестностями», он одновременно не мог отделаться от чувства разочарования при знаком­стве с Киевом сегодняшним. «Множество изб ветхих, по­луразваленных, на Печерском, Крещатике и Старом Киеве и толпы жидов слишком безобразят город», который «так мало двинулся во внутреннем благоустройстве», — отме­чал он [80].