Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Впрочем, при всей своей ясно различимой специфике малороссийское уже тогда понималось как часть русского. Ещё со второй половины XVIII века в репертуар придвор­ных и аристократических хоровых капелл и хоров входят украинские песни. Этому во многом способствовали и вку­сы их устроителей, среди которых было немало вельмож — малороссов, и приток в эти музыкальные коллективы малорусских кадров. Включается украинский песенный материал и в сборники русских песен (там были представ­лены как песни, имевшие литературное происхождение, так и народные, бытовавшие в городской и сельской сре­де). Таковы «Собрание русских простых песен с нотами (1776-1795 гг.)» Н. Ф. Трутовского, «Полное новое собрание российских песен» (1780 г.), составленное Н. И. Новико­вым, «Собрание наилучших российских песен» Ф. Майера (1781 г.), песенники Н. А. Львова и И. Прача (1790, 1793 гг.), И. Д. Герстенберга и Ф. А. Дитмара. Присутствовали мало­российские песни в сборниках «Вечера» (1774 г.), «Живо­писец» (1795 г.). Например, в нотный журнал «Музыкаль­ные увеселения» (1774 г.) были включены танец «Дергунец», песни «Як сказала матуся», «Ой, пид вишнею» (первая пу­бликация данной песни) [105].

Причём украинские песни помещались либо в отдель­ном разделе, как, скажем, у Львова и Прача, либо просто вперемежку с великорусскими — как у Трутовского (кста­ти, малоросса) или Герстенберга и Дитмара. Последние, например, поясняли этот принцип тем, что малороссий­ские песни бытовали в русской городской среде. Биогра­фия того же Гоголя полна свидетельств, что малорусские песни с удовольствием слушали и исполняли многие его друзья и знакомые-великороссы. Симптоматично, что ни­какие другие народные песни (скажем, татарские, польские или грузинские) в «русские» не зачислялись.

Очень точно выразил тогдашнее отношение русско­го общества к малороссам и малороссийскому состави­тель первой малороссийской грамматики великоросс А. Павловский. Создание «Грамматики малороссийско­го наречия» (1818 г.) он объяснял желанием «положить на бумагу одну слабую тень исчезающего наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единыя со мною отрасли проис­ходящих моих собратьев» [106]

. Ближайшие соседи велико­россов, соотечественники, единокровные братья — вот три ипостаси этого образа, которые воспринимались либо вот так, слитно, через запятую, либо в зависимо­сти от обстоятельств, времени, личных мотивов гово­рящего и ещё целого ряда причин выступали вперёд ка­кой-то одной своей стороной.

Малороссийская тематика активно разрабатывалась в русской художественной литературе и фольклористи­ке, обсуждалась на страницах журналов ещё до появле­ния украинских повестей Гоголя. В первые десятилетия XIX века «малоруссистика» была представлена нескольки­ми течениями: собственно малорусским, великорусским, а также польским, и каждое из них искало в этой темати­ке что-то своё. Если малорусское и великорусское направ­ления можно рассматривать как подвиды одного общего интеллектуально-эстетического течения, то польское увле­чение Украиной стояло несколько особняком. И в терри­ториальном плане, но главное, по своим побудительным мотивам и целям.

В отличие от малорусского и великорусского направле­ний, представленных в столицах, Слободской Украине и, в меньшей степени, в Малороссии, польское было локали­зовано в основном на Правобережье и Волыни, ещё не так давно бывших «Польшей», и где польский элемент почти безраздельно господствовал в сфере культуры и образова­ния. Присоединяя этот край, российские власти понимали, что возвращают древние русские земли, и даже публично подчёркивали это. Так, на медали, отчеканенной после раз­делов Речи Посполитой, были выбиты слова «Отторженная возвратих».

Однако всё это нисколько не поколебало польское доми­нирование в крае: ни социально-экономическое, ни куль­турное. Наоборот, оно только усилилось, особенно в прав­ление Александра I. В учреждениях и присутственных местах звучала польская речь, русский язык поляки изу­чать не спешили, и в душе вообще не признавали россий­скую власть «своей». И всё это происходило на фоне откро­венно полонофильской политики властей, выражавшейся в том числе и в том, что побеждённая Польша, ещё вчера сражавшаяся против России под знамёнами Наполеона, получила от российского монарха права и свободы куда большие, чем имелись в самой России. Многим русским современникам — от Карамзина на консервативно­-традиционалистском фланге общественного спектра и до декабристов на антисамодержавно-демократическом и националистическом [107]

— такая ситуация казалась стран­ной и унизительной. Они были удивлены столь благодуш­ной и милостивой политикой по отношению к давнему и кровному врагу, считая, что надо заставлять поляков плясать «по дудке русской», а не самим подлаживаться под них [108].