Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

«Коренной народ Русский есть племя славянское», говоря­щее на одном русском языке, значилось в «Русской Правде». Состоял он из нескольких «разрядов» со своими местными наречиями. В их числе «россияне» («руссы»), иными слова­ми, великороссы; «малороссияне» (жители двух губерний левобережной Малороссии); «украинцы» (то есть население Слободской Украины — Харьковской и части Курской гу­берний); «руснаки» (жители трёх правобережных южнорус­ских губерний); и «белорусцы» (Витебская и Могилёвская губернии). В число русских племён входили также казаки, причём особо подчёркивалось, что они «от прочих росси­ян» отличаются «не столько происхождением своим», сколь­ко особым образом жизни. На некоторые различия между «разрядами, Коренной Русский народ составляющими», де­кабристы смотрели как на естественную черту любого боль­шого народа («нет того большого Народа, которого бы язык не имел различных наречий»), считали их несущественны­ми и исходили из того, что они должны исчезнуть («быть слиты в одну общую форму»). Слияние должно было осу­ществляться в том числе на терминологическом уровне: всех их «истинными Россиянами (то есть русскими; тогда эти слова являлись синонимами, даже и теперь при переводе на иностранные языки эти «внутренние» нюансы попросту исчезают. — А. М.)почитать и от сих последних никакими особыми названиями не отделять»

[147].

А в государственно-политическом отношении декабристы были патриотами, превыше всего ставя единство России. Ис­ключение делалось для Польши, которой предполагалось пре­доставить самостоятельность (но при этом она должна была оставаться в тесном военно-политическом союзе с Россией). Однако ради решения «польского вопроса» и объединения усилий с польскими тайными обществами против обще­го врага — самодержавной системы, и частично испытывая идейное воздействие с их стороны, некоторые представите­ли декабристских организаций были готовы пойти возрож­дённой Польше на уступки и передать ей часть тех земель, что Россия приобрела у неё по разделам. Так, М. П. Бестужев- Рюмин на допросе показывал, что некоторые члены Южного общества были согласны «области недовольно обрусевшия» и потому «душевно» слабо привязанные к России «возвратить Польше», и в их числе «губернию Гродненскую, часть Вилен­ской, Минской и Волынской». Об этом же прямо указывалось и в «Русской Правде». О том, что в декабристских кругах рас­сматривали возможность передачи полякам Литвы, Подолья и Волыни, упоминал и Рылеев (подчёркивая при этом своё ка­тегорическое несогласие с подобными планами) [148]

.

Очевидно, что планы эти были продиктованы прежде всего политическими расчётами. Приди декабристы к вла­сти — и ещё неизвестно, получили ли бы поляки что-нибудь из обещанных им территорий. Кстати, переговоры с поль­скими обществами закончились ничем — по большей ча­сти по вине поляков, но в немалой степени ещё и потому, что планы передачи полякам российских земель встрети­ли сопротивление в самой декабристской среде. Но в то же время не стоит сбрасывать со счетов и тот момент, что эмо­циональная привязка к этим «недовольно обрусевшим» землям как к «своим» и «русским» не всегда и не у всех была уж очень прочной.

Собственно, подобное восприятие этих земель и даже планы территориального укрупнения за их счёт Царства Польского имелись не только среди части оппозиционе­ров. В 1818 году сам император Александр I дал понять, что не исключает возможности передачи Польше (во имя завоевания доверия и преданности польской аристократии и шляхты) некоторых западных территорий, присоединён­ных к России при Екатерине II

[149]. Декабрист Иван Якушкин указывал, что его товарищи встретили это известие с воз­мущением. Кондратий Рылеев пенял российским властям, что за тридцать лет (это говорилось во время следствия, в 1826 году) они не сделали ничего, чтобы «нравственно присоединить» эти земли к России, и называл «великой погрешностью» наименование их в официальных актах «польскими или вновь присоединёнными от Польши» [150]

.

Как легко убедиться из свидетельств Якушкина и Ры­леева, наряду с «космополитическо-полонофильским» и «неповоротливо-бюрократическим» отношением к запад­ным землям, распространённым, главным образом, в рос­сийской властной среде, в русском обществе всё крепче начинала проявляться и другая тенденция. Эти террито­рии рассматривались как древние русские земли, невзирая даже на их польский облик и потому пока довольно слабую эмоциональную привязанность к ним. Иван Долгорукий, очень живо демонстрируя следы польского присутствия на Правобережье, тем не менее нисколько не колеблясь, называет Киевскую губернию «самой древней российской провинцией» [151].