Всё когда-нибудь кончается, и гетманский период тоже ушёл в историю. Так же, как вельможная Гетманщина XVIII столетия пришла на смену казачьему XVII веку, времени смут и гражданских войн, а тот в свою очередь вытеснил львовско-киевский период православных братств и борьбы за русское естество. И современники это хорошо понимали. Вопрос заключался в другом: насколько эти ностальгические чувства народны и естественны; чего ждут от них те, кто был особенно к ним склонен; и в конечном счёте, во что они выльются. Толстой (как и многие малороссы) не политизировал их, сущностью казачьего периода видел борьбу «Руси» с «ляхами» и в конфликте национально-политических ориентаций, олицетворённых Кочубеем и Мазепой, был однозначно на стороне первого. Но те же ностальгические чувства усердно эксплуатировала и создавала сама и «История Русов», расставляя акценты уже по-другому. А потом представленную в ней тенденцию в своём литературном творчестве, начавшемся примерно в тот же период, в 1840-е годы, подхватил и ещё больше развил Тарас Шевченко.
Шедшие в первые десятилетия XIX века выбор национально-культурной идентичности и определение границ русскости, отчётливо различимые именно на примере литературной разработки исторических сюжетов из малороссийского прошлого, были процессом обоюдным и взаимообусловленным: они велись малороссиянами не меньше, чем русскими. И общая тенденция была такова, что политическое, историческое, культурное пространство России обеими сторонами культурного диалога всё больше и больше виделось единым. Так, уроженец Украины, малоросс родом, выпускник Харьковского университета Орест Сомов оценивает пространственное измерение личности Пушкина следующим образом: «Поэт обнял всё пространство родного края, и в своенравных играх своей Музы, показывает его нам то с той, то с другой стороны: является нам на хладных берегах Балтийских — и вдруг потом раскидывает шатёр под палящим небом Кавказа, или резвится на цветущих долинах Киевских»
[180]. Показательно «право» Пушкина (а вместе с ним и Сомова) считать весь тот край от Балтики до «киевских долин» своим, родным.Итак, в русском обществе действительно был живейший интерес к Малороссии: её природным, этнографическим и историческим сторонам. Выработка её образа была во многом совместным делом и великороссов, и малороссов. И всё же, несмотря на интерес публики и культурный заказ времени, несмотря на значительное количество литературных сочинений и публицистических работ, посвящённых Украине, казалось, она ещё ждала своего звёздного часа, ждала того, кто, сведя все нюансы её образа воедино, поднимет её на невиданную доселе высоту. Таким человеком и стал Николай Гоголь.
Глава V
Гоголь: триединство образа
Именно российская среда, её вкусы и запросы определили выбор творчества раннего Гоголя и способствовали тому, что талант его вначале проявился в украинских произведениях. Он оказался востребован именно как
В своих первых работах, опубликованных в петербургских журналах, а затем в «Вечерах» и следующем цикле — «Миргороде» (вышел в свет в 1835 году), Гоголь, по сути, продолжает разрабатывать те же направления, что и его предшественники: народно-фольклорную, поданную как романтическая, весёлая или страшная сказка, казачье- историческую, а также бытовую.
Казалось бы, и картины природы, и народного быта, и песенно-сказочный фольклор уже не раз освещались авторами путевых заметок и литераторами и были известны читающей публике (понятно, что хотелось ещё и ещё). Но колоритные образы представителей народа, этнографические черты, сказочность и фантастика, живые чувства на фоне яркой украинской природы, вместе создающие особый, лирический и поэтический мир, — всё это было подано Гоголем с высочайшим мастерством и теплотой. Романтичность — но без чувствительных крайностей, бытовая достоверность — но без излишних этнографических подробностей, описание «племени поющего и пляшущего» (выражение Пушкина) — но без сентиментальной пасторальности.