Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Сыграла при этом свою роль и личность Петра. Одни считали его величайшей фигурой российской истории, и его слово и дело было для этих людей непререкаемо. Другие, даже относясь к царю менее восторженно, всё равно видели в нём образец служения Отечеству и триумф российской мощи. И потому и те, и другие никак не могли относить­ся к Мазепе как к герою и считать правым его, а не Петра. Мазепа оказывался неподходящей фигурой даже для боль­шинства представителей либерально-западнических кру­гов: ведь для них Пётр был символом приобщения России к западной цивилизации, и потому его авторитет тоже был непререкаем. Окажись на его месте другой, менее вели­кий и менее «знаковый» царь, может, у мазепинского мифа в России было бы и больше шансов закрепиться. Но глав­ная причина провала этого мифа в русском обществе кро­ется всё же не в личности Петра, а в том, как оно понимало и понимает суть взаимоотношений русской и малорусской национальных «природ».

А образ «проклятой Мазепы», которой матери пугали непослушных детей, не был «спущен сверху» из русских столиц, но имел местное, малороссийское происхожде­ние. И не только церковное (хотя анафему ему объявляли иерархи-малороссияне), но и народное [168], что отразилось в народном песенном творчестве. Так, собиратель украин­ского фольклора, историк Михаил Александрович Макси­мович (1804-1873 гг.), чуть позже ставший первым ректо­ром Киевского университета имени Святого Владимира, сначала в альманахе «Эхо» (1830 г.), а затем в своём сборни­ке украинских песен (1834 г.) опубликовал малороссийскую песню о Мазепе, сложенную вскоре после описываемых в ней событий, где есть такие строки:

У Киеве на ПодолеПорубаны груши;Погубив же пес Мазепа

Невинныя души!Ой, выгорев весь Батурин,

Зосталася хата;Да вже-ж твоя, псе Мазепо,И душа проклята. [169]

Примечательно, что дискуссия о пушкинской «Полтаве», Мазепе и его роли в малороссийской истории велась одно­временно и великоруссами, и малоруссами. Причём имен­но последние решительно выступали против идеализации Мазепы как патриота. «Все его действия, — писал о Мазепе активный участник журнальной дискуссии Максимович, — нисколько не показывают в нём самоотвержительной любви к Малороссии; История представляет в нём хитрого, пред­приимчивого честолюбца и корыстника... обличает в нём характер, несовместимый с высокою любовью к отечеству». Украину он хотел сделать «независимою для себя, свою не­зависимость хотел утвердить он, завладев Малороссией». И потому народ и казаки за ним не пошли [170].

Причём такое отношение к Мазепе вовсе не было про­диктовано какими-то политическими или национальны­ми пристрастиями. Оно возникало независимо от них, при знакомстве с историческими фактами. «Воплощён­ной ложью» назвал гетмана современник Максимовича, историк Н. И. Костомаров, сам в молодости бывший вос­торженным и очень деятельным украинофилом. «Гетман Мазепа как историческая личность не был представите­лем никакой национальной идеи. Это был эгоист в полном смысле этого слова», искавший лишь свою выгоду и думав­ший «отдать Украину под власть Польши», — написал он после того, как основательно изучил ту эпоху и личность героя своего исследования, ещё раз подтвердив то, что уже было сказано задолго до него [171].

Однако, будучи созданным, мазепинский миф уже больше не исчезал, со временем превратившись в одно из краеугольных положений идеологии украинства. Для его адептов Мазепа — герой и борец за Украину. В российской среде его апологетами являются считан­ные единицы, в целом тоже разделяющие эту идеологию. Но на личности самого Ивана Мазепы проблема не за­канчивалась. Тенденция, которая впервые наметилась в декабризме, — смотреть на Украину сквозь призму социально-идеологических теорий борьбы «свободы» с «тиранией», стала неизменной составляющей россий­ского левого и либерального «освободительного движе­ния» XIX — начала XX века. Мировоззрение декабристов было цельным и успешно сочетало в себе требования со­циальных и политических перемен с государственным патриотизмом и приверженностью русским националь­ным интересам. Но после них социально-политический и национально-государственный факторы стали «разво­диться» общественными течениями по разным полити­ческим лагерям и даже противопоставляться друг другу по принципу «либо — либо». Поэтому последующие по­коления борцов против самодержавия (из либерально-­западнического и левого лагеря) чем дальше, тем всё больше были готовы во имя этой борьбы пожертвовать политическим единством и национальной однородно­стью страны.