Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

В переосмыслении «Тараса Бульбы» сыграл роль и личный фактор, имеющий отношение к Гоголю как непосредствен­но к человеку, так и связанный с его писательской судьбой. В критике того времени имелось направление, которое от­водило Гоголю литературную нишу лишь в юмористическо- карикатурном, «низком» жанре. «Мы уверены, что Гоголь своими будущими произведениями займёт почётное место в ряду наших комических писателей», — отзывался, к приме­ру, о нём известный журналист и филолог Н. И. Греч в своих вышедших в 1840 году «Чтениях о русском языке» [283].

«Бульба», конечно, вовсе не был комическим произ­ведением. Но самим своим жанром — «историческим романом из малороссийской истории» — он был огра­ничен территориальными и психологическими рам­ками: «роман»-то не из русской, «серьёзной» истории, а из украинской, воспринимавшейся в романтизированно-беллетризированном ключе. А Гоголь, желая сказать миру серьёзное, наполненное смыслом слово, призванное помочь тому измениться и преобразиться, огорчался, когда в нём хотели видеть лишь комического писателя или, тем более, сатирического обличителя социальных и политических порядков. И точно так же, уже с юных лет, не желал он быть запертым (реально и эстетически) в узко-этническом, про­винциальном мире

[284].

Конечно, талант Гоголя уже был признан всероссийским достоянием, и ему не нужно было лишний раз доказывать другим то, что он думал о себе сам и кем был на деле — русским писателем. Но он не хотел, чтобы малороссийское общество и малороссийский материал постигла провинциализация. Отсюда было два выхода. Первый подразумевал создание отдельной и по определению не-русской литера­туры и культуры, а как итог — и нации, чем вскоре и на­чали заниматься украинофилы. Впрочем, как уже было сказано, путь этот привёл лишь к расщеплению Русского мира и политическому сепаратизму. В культурной сфере он ожидаемых результатов не принёс и не придал укра­инской

культуре в глазах и великороссов, и многих мало­россов равноценности и равновеликости культуре рус­ской. Кстати, вот именно такое отношение и подвергалось остракизму со стороны большевиков, требовавших (в том числе устами Маяковского) вернуть «долг Украине», при­знав украинскую культуру равноценной и равновеликой русской. Не стоит также исключать и того, что приорите­ты у адептов украинства были иные, и проблемы культу­ры для них не были столь уж самоценными по сравнению с целями политическими.

Но Гоголь не хотел идти по этому пути культурного и национального разрыва, считая его неправильным и губи­тельным прежде всего для самой Малороссии и малорос­сов. И тогда открывался другой путь: убрать из малорусскости этнографическо-забавную несерьёзность и поднять её на высокий (нравственно и тематически) уровень, при этом сохранив, подчеркнув и усилив её русский характер и рус­скую первооснову.

Не случайно, что корни казачьей истории (которую он теперь видит как

русскую) Гоголь, устами Тараса и прямым авторским текстом, относит к поре гораздо более ранней, чем времена короля Батория и собственно казачьи — к поре древнерусской, к походам киевских князей на Царьград. Тем самым он отходит от традиционно-казачьего взгляда на малороссийскую историю и провозглашает причаст­ность Малороссии (но как русской земли) к Древней Руси и её наследию. Своим художественным словом Гоголь ска­зал то же, что его друг и единомышленник Михаил Мак­симович отстаивал в научной дискуссии (1856-1857 гг.) с историком и журналистом Михаилом Погодиным (и одно время тоже близким товарищем Гоголя), причём сделал это на пятнадцать лет раньше него.

Погодин тогда утверждал, что в культурном, этноязыко­вом и политическом плане Древней Руси наследует только Великороссия и великороссы. Малороссы же («казачий на­род») возник позже, после монголо-татарского нашествия; он близок великороссам, но не тождественен им, и потому у него такая же особая и начинающаяся позже история. Максимович же отвергал ту точку зрения на исторический процесс и проблему русскости малороссов и Малороссии, которая была представлена и в «казачьей концепции», и у тех великороссов, кто, как Полевой и Погодин, понимал русскость в её узком смысле. И утверждал, что малорос­сы — это никакой не «казачий», а южнорусский народ, вме­сте с великороссами восходящий к Древней Руси, и потому он — неотъемлемая часть русского народа вообще. А исто­рия Малороссии вместе с историей Великороссии является единой

канвой русской истории. И это ещё один важный аргумент в пользу того, что Великая и Малая Русь долж­ны быть вместе — политически, культурно, национально, так же, как и Гоголь, был убеждён Максимович [285].