Украсть богача

Шашанк Оберой не растерялся. Улучив момент, вскочил и бросился вон из кабинета, умудрившись походя ударить меня коленом.

– Здесь террорист! – крикнул он в коридоре. – У него бомба. Вызовите полицию, у него пояс смертника, он нас всех взорвет…

Увы, закончить у него не получилось: я прижал его к стене.

Секретари кинулись врассыпную, уборщики побросали швабры и пустились наутек, мысленно умоляя Кали, чтобы защитила их от обрезанного захватчика. Не иначе как Оберой рассчитывал, что начнется перестрелка и я погибну от множественных пулевых ранений. А вместо этого все разбежались.

– Вот видишь, – пропыхтел я, связывая ему руки – на этот раз я его не упущу, – видишь, твои грандиозные планы не срабатывают никогда. А этот и вовсе отличался вопиющим невежеством: между прочим, в Пакистане масса культур, вполне достойных восхищения. Вставай давай.

Я провел Обероя по коридору, сжимая сзади его шею.

– Ты сам во всем виноват, – говорил я. – Если бы тебе не приспичило сорвать куш и разделаться со мной и Руди, ничего этого не было бы. Ты сам во всем виноват, урод. Не реви.

Пол в вестибюле усеивала бумага. Все смылись. Такая реакция на мое появление мне не впервой: от меня разбегаются, как от семейства далитов в Хауз Хасе[204] или от черного в белом американском пригороде.

В дверях стояли охранники, что-то кричали в рации.

– Пристрелите его! – воскликнул Оберой, забрызгав мои руки слюной. – Он террорист-смертник, пристрелите его, а то он всех нас взорвет!

К сожалению, он оказался слишком убедителен. Ни один из охранников не бросился его спасать. Им детей растить, взятки брать, а получают они гроши. Никакого смысла геройствовать. Их даже в здание не пускают – боятся, что пронюхают, как шафрановые грабят государство, и потребуют долю! В общем, охранники, недолго думая, побросали пистолеты и разбежались.

– Ты и правда дурак, Оберой, – заметил я.

Мы шли в беснующейся толпе. Люди бегали, как петухи по арене для боев, по газонам, по дождевалкам. Некоторые даже не знали, из-за чего такая паника, и понятия не имели, куда бегут.

Мы выбрались из толпы. Оберой пытался сбежать, но я отвесил ему поджопник, и он передумал.

Полицейские у ворот не догадывались о происходящем. Они ели папри чат[205] с бумажных тарелок, бесполезные пистолеты болтались у них на ремне; видимо, полицейские рассчитывали, что от одного только вида их важных туш порядок восстановится сам собой. Они грубо расталкивали мужчин и женщин, покрикивая пронзительно: «Приятель!» «Эй!» «Руко!»[206] «Сэр!» «Мадам!»

За воротами, как сумасшедшие, носились журналисты, посыльные, политики, уличные зеваки, падкие на скандалы, те, кто прожить не может без лайков в Твиттере, и начинающие карманники.

Оберой огляделся и крикнул – просто так, наудачу, – что его похитили. «Помогите! Помогите! Вы что, не знаете, кто я такой? Да я знаменитость! Меня по телевизору показывают. У меня двести семьдесят четыре тысячи подписчиков в Инстаграме! Обо мне передавали в новостях, я вообще главная новость последних трех дней! Пристрелите кто-нибудь этого человека! Он удерживает меня силой! Эй, кто-нибудь!»

Но никто не откликнулся: каждый спасал собственную шкуру.

Жалкое зрелище. Разумеется, все на него плевать хотели. Их волновал лишь Руди и Пакистан, то, что их одурачили, выставили идиотами. А какой-то там тупой телепродюсер их совершенно не интересовал. И никогда не заинтересует. Он не знаменитость. Не важная персона. И он такой не один. Я вот тоже такой. Но я это хотя бы понимал. И не парился. А он нет.

И в этом заключалась настоящая трагедия Шашанка Обероя.

Ну, и еще в том, что он мудак.

Я толкал его перед собой. Мы шагали вперед, огибая уборщиков и служек, пока наконец не вышли на улицу.

Вокруг нас бурлила толпа, нас задевали, да так, что у меня перехватывало дыхание, давили мне на грудь, на анды, на все остальное. Одной рукой я крепко держал Обероя. Другая беспомощно висела вдоль тела. Я вспомнил метро Каркардума, пот и ощущение, что тебя сейчас раздавит собрат-человек, не эмоционально, как родители, а по-настоящему, насмерть, что тебя затопчет какой-нибудь жирный чиновник-чутия в потном костюме, с эректильной дисфункцией и запахом изо рта.

Наконец я заметил машину Бхатнагар и повел туда Обероя.

Бхатнагар посмотрела на меня с материнской нежностью – дескать, можешь, когда хочешь! – и помогла засунуть Обероя на заднее сиденье.

Я слышал, как с хрустом ломают ноги, как кричат дети, как рикши врезаются в кого-то, как бегущая толпа переворачивает уличные лотки, как ревет сирена, с помощью которой Бхатнагар отчаянно пыталась расчистить нам дорогу.

– Ты там в порядке? – крикнула она мне.

– Отлично, Анджу! Только давайте уже поедем!

Оберой пинался и орал. Я тоже несколько раз пнул его хорошенько, сунул ему в рот грязную тряпку, насилу его заткнув.