Украсть богача

Мы вытащили Обероя из убежища под столом. Вид у него был жалкий. Так ему и надо. Мы заставили его взяться за дело: усадили к телефону в аппаратной и велели обзвонить всех сотрудников, которые понадобятся для нашего импровизированного выпуска. Он всем наврал, будто у него важные новости – запуск новой передачи. Странно, как они не догадались, что он лжет – уж очень вежливо он говорил, уж очень лебезил перед ними: «спасибо», «пожалуйста» и прочая патока с позолотой.

Он просит их приехать на пару часов, да, разумеется, их снова берут на работу, все будет хорошо. Почему он несколько дней не появлялся? И что за история с пакистанскими агентами? Чушь! Приезжайте к пяти, я вам все объясню.

Эфир в семь.

Нам оставалось лишь вклиниться в вещание.

Четыре техника, одна комната, одна дверь. Бхатнагар никого не пропустит. Если повезет, у нас будет минут десять, прежде чем в главном здании канала в Дели хватятся и отключат нашу пиратскую транс-ляцию.

Хорошую передачу, конечно, за это время не сделать, но нам не нужны ни свет, ни музыка, ни зрители. Нам необходимо сказать всем правду – и будем надеяться, что волнения прекратятся, Индия перестанет набивать рот чоле бхатуре[207] и шафрановым дерьмом и поверит нам.

– Мы ставим жизни этих людей, ваших коллег, под угрозу, – заметила Бхатнагар, генерал в джинсах, перед началом работы, – поэтому наша основная задача – обеспечить их безопасность и в случае чрезвычайной ситуации вывести из здания. О них мы должны подумать в первую очередь.

Мы кивнули. По-моему, в первый раз за все время мы были серьезны.

К пяти начали съезжаться наши злосчастные коллеги, и скука их моментально сменялась удивлением, когда мы с Бхатнагар хватали одного за другим за руку, уводили к Руди в гримерку и говорили, что нам от них нужно. Руди раздавал еду и напитки, тоже пытался объяснить ситуацию и отбирал телефоны.

Зовите-меня-Ник и зовите-меня-Сид таращились на нас как бараны, и изо рта у них капала слюна.

– Да ладно? – твердили они. – Да ладно? Да ладно, чувак?

– Вот именно, чуваки, – отвечал Руди.

Всего приехали десять человек: оператор, видеоредакторы, гримерша в расстроенных чувствах, которая плакала не переставая и повторяла: как не стыдно отнимать у детей мать.

– Злодеи вы, злодеи, – причитала она. – Подумать только, а я еще угощала их домашним мурукку![208]

Руди расхаживал среди коллег, пытался их ободрить. Но вид у него был изможденный, нервный и унылый.

– На самом деле меня все ненавидят, – сказал он тихонько, когда я через час зашел в аппаратную с закусками из торгового автомата. Я сторожил двери между нашей частью студии и остальными помещениями. Вокруг никого не было, разве что в кабинете спутникового вещания сидела Бхатнагар. – Они со мной любезничали, потому что я босс. Просто притворялись.

– Да ладно тебе, босс, – возразил я. – Притворялись – слишком жестокое слово.

– Блин, – продолжал Руди, – если нас в ближайшие несколько дней не прикончат, я обязательно буду вести себя вежливее. – И он показал оттопыренные большие пальцы проходящему мимо зови-меня-Сиду.

Пока что все шло гладко. До эфира оставалось полчаса. Прия сканировала документы. Зови-меня-Ник рисовал графику в фотошопе и плакался, что надо было поступать на юридический факультет в Северной Каролине, а не возвращаться на эту богом забытую родину.

В новостях о событиях на международной телестудии Дели не было ни слова. Глядишь, все у нас получится.

Без пяти семь мы уже были на местах. Ведущий в наших мониторах сообщил, что скоро начнется повтор «Зажигательных детских танцев», потом экран погас, и ведущий извинился за технические проблемы.

Бхатнагар удалось остановить повтор. У меня зазвонил телефон.

– Мы готовы, – сказала она.

Я хлопнул по плечу сидящего передо мной угрюмого техника, и он щелкнул выключателем. Трансляция возобновилась, и в мониторах появился Руди на фоне зеленого экрана.

– Народ Индии, – серьезно произнес он, – я стал жертвой преступного сговора, который устроил наш бывший продюсер Шашанк Оберой. Он похитил нас ради выкупа. Не верьте, что я мошенник и пакистанский шпион: это все ложь! Я скажу вам правду.

На зеленом экране загорались графики, на которые накладывались таблицы. Неплохо для двух часов подготовки, когда над твоей головой фактически занесли латхи[209].

Руди держался великолепно. Он излучал искренность и обаяние, которое прежде покоряло сердца домохозяек. Лицо немного осунулось, резче обозначились черты. Но выглядел он хорошо. Идеальный сынок, попавший в беду, умолял мать о помощи. То-то сейчас женщины, должно быть, рыдают в гостиных, звонят подругам: «Скажи мужу, чтобы выключил свой крикет, и срочно смотри 114 канал. Там показывают этого мальчика, Руди, уму непостижимо, что он рассказывает, правда, Манека, он такой милый, так бы и задушила его в объятиях?»

Настоящая честность утомляет. То ли дело честность на грани правды и лжи: на ней стоит мир.

Руди разыграл все как по нотам. Чуть запинался, не мог унять дрожь в руках, но сказал все, что должен был. Молодчина.