Улан Далай

– Да нет, ты не думай, – торопливо зашептал Чагдар в ответ. – Никакого маскарада. Я по здоровью уволился. Подлечиться сюда приехал. Туберкулез у меня обострился…

– Туберкулез? – Поппе отшатнулся. – С туберкулезом я тебя тем более принять не могу. Жена и без того больная, дети опять же… Ты извини…

– Нет, это ты извини. Что-то я не подумал…

– Выздоравливай!

– Спасибо, – ответил Чагдар уже в спину бывшему товарищу: Поппе торопливо взбегал по лестнице.

Чагдар подхватил чемодан и поспешил вниз. Быстрым шагом вышел со двора с полным осознанием того, как опасен стал Ленинград, в котором гэпэушники сметают теперь всех – от академиков до чистильщиков обуви. В голове свербел только один вопрос: где провести ближайшую ночь, не привлекая к себе внимания…

Закатное солнце равнодушно-прохладным северным светом слегка подрумянивало круглые маковки притихшего Князь-Владимирского собора, лишенная колоколов звонница беспрепятственно пропускала последние лучи. Чагдару казалось, что даже воздух вибрирует от ощущения приближающейся опасности. Он проклинал чемодан, выдававший в нем приезжего. Очень хотелось пить, но где бы утолить жажду, сообразить не мог. Он даже не смог сразу решить, в какую сторону направиться. Пошел на закат, туда, где садилось в холодную воду Малой Невки нежаркое солнце. Проходя мимо Князь-Владимирского собора, с удивлением заметил, как в боковую дверь проскользнула фигура в рясе – неужели собор все еще действует? Но если действует православный храм, то, может быть, и буддийский не закрыли?

Чагдар много слышал об Агване Доржиеве, основателе и настоятеле петербургского хурула; нет, не хурула, в Ленинграде буддийский храм носит бурятское название – дацан. Невероятный человек из забайкальской глубинки, наставник Далай-ламы XIII, успел нажить столько недругов, что его не раз пытались убить в Китае, Индии и Монголии, назначая цену за его голову, но не смогли. Каким-то чудом он смог убедить последнего русского царя разрешить строительство в Санкт-Петербурге грандиозного храма, умудрился привлечь на свою сторону сливки петербургской знати и российского ученого мира. А когда пришла советская власть, этот ловкий лама сумел найти общий язык с наркомом иностранных дел Чичериным. В институте Чагдар даже читал автобиографию Доржиева – для тренировки языка, поскольку написана она была на монгольском и в стихах. «Занимательные заметки» называлась книжица. Описывал Доржиев свои приключения и кругосветные путешествия очень необычно для серьезного человека, имеющего звание хамбо-ламы – священника-философа: с юмором и самокритикой.

При петербургском дацане Доржиев построил два жилых дома для монахов, преодолев многочисленные препоны, чинимые властями, и бурные возражения православных священников. А в 1920-е годы, когда монахи убежали из Ленинграда от голода и репрессий, Доржиев отдал освободившиеся комнаты студентам Восточного института. Сам Чагдар там никогда не жил: общежитие при дацане считалось сомнительным местом для партийных студентов, да и ездить из Старой деревни, где находился дацан, на улицу Блохина, а потом на набережную Обводного канала, было не с руки.

Дальнейшей судьбы храма Чагдар не знал. Но сейчас ему очень хотелось, чтобы дацан уцелел и действовал.

Через час быстрого хода по все больше темнеющим и пустеющим улицам и мостам Чагдар был у цели. В тусклом свете северной летней ночи здание храма выглядело монолитной темной громадой. Окруженное высоким кирпичным забором, оно казалось надежно огражденным от опасного для жизни мира. Ажурные ворота, увенчанные многочисленными трезубцами, были заперты, боковые калитки справа и слева от ворот тоже. Ни одного окошка не светилось во втором этаже храма, где находились комнаты для монахов. Но нос уловил слабый запах терпких можжевеловых воскурений, и ничего не могло обрадовать Чагдара сейчас больше. Дацан действовал! Через забор ему, конечно, не перемахнуть, но у жилых домов имелся и отдельный вход – Чагдар был здесь пару раз в гостях у сокурсников из Монголии.

В нижнем этаже четырехэтажного дома раньше было два магазинчика: один торговал съестным: рисом, сушеным саго, китайским чаем, второй – предметами культа и целебными порошками из трав. Тогда, в 1920-е, Чагдара возмущало, что хамбо-ламе всё еще разрешают торговать мракобесием. А теперь, увидев свет электрической лампочки за желтыми занавесками окна в «мракобесном» магазине, Чагдар ощутил, как этот свет будто проникает внутрь и согревает его, растапливает окаменевший живот.

Он негромко постучал в окошко. Занавеска приподнялась, чье-то скуластое лицо прилипло к стеклу. Свой! Не имело значения, калмык, бурят или монгол – закон гостеприимства для всех один.

– Сян байну, – негромко, словно пароль, произнес Чагдар приветствие, единое для бурятов и монголов.

– Мендвт! – ответил ему человек за стеклом и широко, радостно улыбнулся.

Заширкала задвижка, дверь открылась.