Улан Далай

Поппе жил в хорошо знакомом Чагдару доме на Блохина, там, где изначально располагался Институт живых восточных языков. К семи вечера Чагдар был уже у цели. Перед тем как подняться в квартиру, купил в соседней булочной большой сдобный каравай – в подарок. Так, в обнимку с караваем, и вошел в подворотню; повернул направо, радуясь про себя, как четко помнит расположение квартир, поднялся по зашорканной, давно не мытой, но все еще держащей дореволюционный форс круговой лестнице с витыми перилами на третий этаж. Решительно нажал на кнопку. За дверью послышались торопливые шаги, защелкали замки, но створка массивной двери приоткрылась только на цепочку. В щель выглянуло круглое молодое лицо в цветастой косынке:

– Вам кого?

– Николай Николаич дома?

Из глубины квартиры послышался встревоженный женский голос:

– Глаша, кто там?

– Да опять какой-то товарищ с окраины, – крикнула девушка обернувшись. – С чемоданом, – добавила она.

– Скажи, что Николая нет и неизвестно, когда будет.

Девушка снова выглянула в щель.

– Слышали?

Чагдар оторопело кивнул.

– Не до вас нам тут, – доверительно шепнула девушка и захлопнула дверь.

Ошеломленный Чагдар так и остался стоять, тупо разглядывая латунную дверную ручку с цветочным орнаментом. Потом поднял чемодан, сунул под мышку сверток с караваем и медленно, опираясь рукой о перила, пошагал вниз. Голова кружилась, казалось, не имел бы опоры – улькнул вниз головой в пролет, прямо на узорчатый ковер из керамической плитки, все еще украшавшей лестничные площадки бывшего доходного дома полковника Полешко.

Спустился на два пролета и обессиленно присел на подоконник, пытаясь сообразить, что же ему теперь делать. В этом доме жили многие преподаватели из Восточного института: во второй квартире – старый товарищ покойного Владимирцова монголовед Козин, в третьей – китаист Алексеев, в четвертой – сам ректор Воробьев, в пятой – японист Невский, в шестой – индолог Баранников. Но здесь ли они теперь? Да если и здесь, помнят ли студента монгольского разряда десятилетней давности… Разве что Козин. Но после столь грубого приема в квартире Поппе Чагдар опасался наткнуться на еще один поворот от ворот.

Из квартиры внизу потянуло жареной картошкой с луком. Чагдар развернул каравай, оторвал плетеную хлебную косичку и стал сосредоточенно жевать, раздумывая о своем положении. На вокзалах – милиция, в парках – патрули из добровольцев-осодмильцев[23], в домах приезжих – регистрация. Везде проверка документов. Надо дождаться Поппе. Должен же он вернуться домой к ужину. Или ко сну. Человек он дисциплинированный, даже пунктуальный.

Чагдар подпер спиной чемодан, в котором оставалась самая большая ценность – партбилет, и приготовился ждать. Временами поглядывал в безлюдный двор. Ведь живут же здесь жены ученых, их дети, кухарки и няньки, куда же они все подевались?

Ровно в восемь – Чагдар как раз бросил взгляд на циферблат своих именных часов – внизу хлопнула входная дверь. Он слез с подоконника, торопливо завернул остатки каравая и сунул в чемодан. По лестнице поднимался Поппе. Чагдар узнал его по походке, по прямой, словно у военного, спине, по неизменно аккуратной стрижке и зачесу челки, по слегка оттопыренным, заостренным, как у совы, ушам. Чагдар кашлянул, привлекая к себе внимание. Поппе вздрогнул, в замешательстве посмотрел вверх, пытаясь разглядеть человека в тусклом свете вечернего окна.

– Здравствуй, Николай! – подал голос Чагдар.

– Здравствуй… те. Извините, не узнаю что-то, – моргая и щурясь, пробормотал Поппе.

– Чагдар Чолункин. Вместе в монгольские экспедиции ездили. С профессором Владимирцовым. Преподавал ты у нас еще в институте…

– Чолункин? – Поппе силился вспомнить. – Ах, да… А ты что тут? Как так вдруг?

– Да я вот тут… приехал…

Поппе поднялся на площадку, зачем-то встал в угол, поманил Чагдара к себе и, составив ладони лодочкой, зашептал ему на ухо:

– Беги отсюда немедленно. Мы тут все под колпаком. Ректора на прошлой неделе забрали, с концами. Меня обвиняют в принадлежности к чувашским националистам…

– К чувашским? – Чагдару показалось, что он ослышался. – Ты же немец!

– Я русский! – вдруг взъярился Поппе, но всё же шепотом. – Русский!

– Прости, я не знал, – стал оправдываться Чагдар. – Я всегда думал… Мне бы только переночевать. Я завтра что-нибудь придумаю.

– Ты что, не понял? К этому дому каждую ночь «маруси» подкатывают.

– Какие Маруси? – Чагдар пытался осознать, о чем говорит Николай.

– Воронкѝ, или как там еще машины ГПУ называются! – Поппе стал раздражаться. – Что ты дурочку валяешь? Думаешь, я не понимаю, чего ты так вырядился и голову побрил? У меня жена больная, дети маленькие. Я и без того едва отбиваюсь! Не спим которую ночь!

Чагдар почувствовал гнетущую тяжесть в желудке. Видно, слишком много отъел от каравая. Очень захотелось пить. Он облизнул пересохшие губы. Вот тебе и большой город Ленинград, в котором надеялся он раствориться. Вот тебе и изменение внешности. Поппе с ходу его раскусил. Может и донести. Возможно, и доносит, раз всех забрали, а он еще на свободе.