Улан Далай

И на Чагдара вдруг снизошло откровение. Товарищ Сталин действует точно, как богиня Тенгри. Сначала расправился с недругами, а теперь уничтожает своих. Ведь есть и мужская ипостась этой Окон Тенгри – бог смерти Яма, он же Эрлик-хан, властелин ада и верховный судья загробного царства. Ему молятся, а он уничтожает вражеское племя и семя. И он один знает, в ком кроется враг. Сам человек может не знать, а он знает.

Чагдар зажмурился и сдавил руками голову – какой бред!

– Ты, наверное, устал с дороги? – обеспокоился гелюнг Сандже. – Ложись прямо здесь, – показал на стопку матрасиков, на которых сидел Чагдар. – Ложись, а я сейчас молитву прочитаю и тоже спать. Завтра сведу тебя к управляющему.

Чагдар поблагодарил кивком, пристроил пиджак на крючок у двери, снял ботинки. Достал из чемодана старый пиджак и, свернув, сунул под голову вместо подушки. Теперь он был спокоен: партбилет был у него под щекой.

А гелюнг Сандже раскрыл створки шкафа, где оказался миниатюрный алтарь, воскурил благовонную палочку, зажег светильник и, сев на пятки, принялся читать мантры.

Странно, что у партийцев нет вечернего ритуала, подумал Чагдар. Могли бы петь «Интернационал». «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем…» А потом опять ничем. Новый мир строится на большой крови, и многие энтузиасты лишились жизни во имя его. Но, положа руку на сердце, становиться еще одной жертвой гневной Окон Тенгри совершенно не хотелось. «Я очень малодушный», – самокритично подумал Чагдар и отключился.

Глава 17

Октябрь – ноябрь 1938 года

Кху-кху-кху – кашель все сильнее одолевал Чагдара. В безлюдном зале было зябко, запах масляной краски, которой он замазывал свастику на плиточном полу, раздражал надорванные легкие. Кху-кху-кху – эхо гулко отражалось от нарядных охристых колонн и стекол светового фонаря над бывшим залом молебнов. Полуприкрытые, странно выпуклые, слегка скошенные к переносице голубые глаза Большого Будды смотрели, но, казалось, не видели происходящего. Уголки губ уползли высоко вверх в отрешенной улыбке, словно говоря: замазывай не замазывай, а символ вечного круговорота жизни будет виден и через три слоя коричневой краски, которую Константин Иванович Гассар, завхоз добровольного спортивного общества «КИМ», выдал Чагдару, чтобы замаскировать «эту фашистскую мерзость».

Будда сидел в своей нише непривычно голый, в одной лишь бронзовой накидке, и, казалось, мерз в холодной хмари ленинградской осени, сочившейся сквозь световой фонарь. Шафрановый халат и полотнища были сняты со статуи по распоряжению завхоза, «чтобы обеспечить доступ к телу для демонтажа». Раздет был не только Будда, раздет был весь дацан. Из молельного зала вынесли шапки лам, книги, музыкальные инструменты, сняли со стен иконы-танка с изображением добрых и гневных божеств – отправили в Музей истории религии, который открылся в Исаакиевском соборе. Потом скатали ковер, лежавший в зоне для простираний, и обнаружили свастику.

Даже если бы ламы, жившие при дацане, и не были уже арестованы как агенты «японско-бурятского контрреволюционного центра», после обнаружения свастики всех бы забрали как пособников и шпионов гитлеровской Германии. А скажи товарищам из Большого дома на Литейном, что свастика символизирует след Будды, они бы и Будду причислили к основателям фашизма.

За спиной хлопнула дверь, средняя из трех, в которую полагалось входить только высшим ламам. По мелким, торопливым шагам Чагдар понял: явился завхоз с проверкой.

– Пойдет, Константин Иванович? – спросил Чагдар не оборачиваясь.

Завхоз просеменил по неокрашенному краю на противоположную сторону и встал там, наклоняя голову то вправо, то влево.

– В тусклом свете не видно. А при солнце, может статься, опять проявится.

– Кто не знает, тот не увидит, – заверил Чагдар.

Гассар нервно потер подбородок.

– Теперь все лупами вооружились. В цепи ученого кота на школьных тетрадках – и там свастику обнаружили. А тут вон какая здоровая. Узнает кто, и мне тогда крышка!

– Ну, вы тут при чем? Свастика на полу с дореволюционных времен, – попытался подбодрить завхоза Чагдар.

– А ты откуда знаешь, Гайдар Петрович? – подловил его Гассар. – Ты же всего год как в Ленинград приехал.

– Монахи говорили, – нашелся Чагдар.

– А ты им больше верь! Шпионы твои монахи! – И, помолчав, добавил: – Были шпионами.

– Они не мои! – отмежевался Чагдар. – Я за лечением к ним ехал.

– Нашел к кому! В Ленинграде полно хороших врачей…

– Да кто бы меня принял без прописки? А тут пообещали…

– Кто пообещал?

– Настоятель бывший.

– И где теперь тот настоятель?

– Уехал на родину, в Бурятию, умирать…