Улан Далай

Чагдар достал из кармана колокольчик и снова позвонил над ухом монаха. Монах повернулся на звук и уставился на язычок, будто что-то вспоминая, но это воспоминание требовало большого усилия. Чагдар вложил колокольчик в ладонь монаха, вышел из кельи и поспешил на второй этаж. Чем ниже он спускался, тем громче раздавался голос из репродуктора: «Советский Союз живет под сенью новой Сталинской конституции, самой демократической и славной конституции торжествующего социализма…»

Ираида Степановна в волнении прогуливалась по периметру галереи, водя ладонью по световым витражам, созданным Николаем Рерихом и изображавшим восемь драгоценностей буддизма: пару рыб, белую раковину, сосуд, лотос, знамя, бесконечный узел, зонт и золотое колесо. Увидев Чагдара, с надеждой воскликнула:

– Разрешил?

– Он пока не пришел в себя. Но один я не справляюсь. Прошу вашей помощи.

– Конечно, конечно, – с готовностью закивала Ираида Степановна и первая устремилась к лестнице.

«Советская женщина успешно соревнуется с мужчиной на всех поприщах социалистического строительства…»

Чагдар хмыкнул себе под нос. Да, без женщин как без рук. В прямом смысле.

Вдвоем дело пошло лучше. Чагдар поддерживал обессилевшего монаха, а Ираида Степановна поила его сладким чаем, обстригала волосы, готовила воду для мытья.

Маршал Ворошилов из репродуктора продолжал докладывать генсеку Сталину и стране: «Агентура наших злейших врагов – троцкистско-бухаринские предатели – вредители и шпионы в истекшем году пытались вести свою гнусную подрывную работу…»

Один из таких врагов лежал теперь перед Чагдаром. Если кому и повредил этот монах, то самому себе. Таких изможденных людей с усохшим до скелета телом Чагдар видел только во время голода. Но тогда до крайности людей доводили обстоятельства, а здесь – добрая воля.

– Вы чувствуете излучение, идущее от просветленного? – восторженным шепотом вопрошала старая теософка, натирая ноги монаха камфарным маслом для усиления циркуляции крови.

– Нет, – честно отвечал Чагдар. – Ничего такого. Только запах камфары.

– Ну как же так, Гайдар Петрович? Меня прямо-таки волной накрывает.

– У меня, Ираида Степановна, одна забота – поставить просветленного на ноги раньше, чем наш завхоз вернется к исполнению служебных обязанностей. И уехать из Ленинграда, пока меня этот климат вконец не извел.

Ираида Степановна согласно закивала:

– Да, вам бы надо к Бадмаеву, племяннику того Бадмаева, который, знаете, цесаревича Алексея еще пользовал и весь светский Петербург. Он тибетскими лекарствами лечит. Институт восточной медицины возглавляет! – Ираида Степановна подняла вверх указательный палец, придавая значимость сказанному. – Горького лечил от туберкулеза и Толстого, Алексей который.

– Я не Горький, – улыбнулся Чагдар.

– Николай Николаевич очень дружен был с хамбо-ламой. Я вам письмо для него напишу. Он и справку дать может, что вы были на излечении.

– Спасибо!

– Спасибо! – как эхо отозвался монах, которого Чагдар уже перетащил на тюфяк, а Ираида Степановна накрывала одеялом.

– Заговорил! – всплеснула руками Ираида Степановна.

– По-русски! – облегченно выдохнул Чагдар.

– Высокочтимый! – обратилась к нему Ираида Степановна. – Благодарю судьбу и всех богов за величайшую честь быть здесь с вами в эту минуту.

– Оммм! – негромко произнес монах.

– Оммм! – отозвалась Ираида Степановна, сложила руки в лотос и низко поклонилась. Чагдар, совершенно не задумываясь, сделал то же самое.

Снаружи донесся финальный возглас речи Клемента Ворошилова: «Да здравствует наш Сталин!» – а дальше гул, похожий на шум морского прибоя, – бурные продолжительные аплодисменты…

Монах, который носил тибетское имя Гьяцо и приехал в Петербург из Бурятии по вызову хамбо-ламы несколько лет назад, поправлялся довольно быстро. Через неделю, поддерживаемый Чагдаром, он уже мог спускаться в молельный зал и совершать простирания перед образом Будды. Делал он это по ночам при единственном зажженном светильнике-зуле, но Чагдару казалось, огонек столь ярко и многократно отражается в позолоте на гигантской фигуре, что отблески его видны с улицы. Он даже выходил во двор, чтобы убедиться, что это не так. И хотя Гьяцо никаких ароматических порошков не воскурял, Чагдару мнилось, что в дацан вернулся храмовый запах. И не только ему. Ираида Степановна тоже это почувствовала. Она говорила, что воздух наполнился молитвенным словом. Но, может, это был остаточный запах, исходивший от пятицветных знамен-баданов. Сшитые по кругу из флажков-лоскутков и образующие длинные пустотелые цилиндры, они все еще оставались висеть в молельном зале.