Улан Далай

Чагдар испытывал неимоверное внутреннее напряжение. Он ожидал возвращения на работу завхоза или появления кого-то, кто заменит Гассара на время болезни. Проходя по утрам мимо Будды, Чагдар мысленно молил его о благополучном исходе «операции» и тут же сам себя ругал за реакционную религиозность. Показывать Гьяцо посторонним было пока нельзя. Лицо монаха будто застыло в полуулыбке, а с таким выражением люди по улицам Ленинграда не ходят. А в сочетании с ненормальной худобой полуулыбка выглядела вызывающе и привлекла бы внимание любого постового или патрульного.

Целые дни проводил Гьяцо в келье, готовый в любой момент взобраться в свою каморку, которую вместо свитка с Ямантакой теперь прикрывало белое знамя добровольного спортивного общества «КИМ». Если появится завхоз или кто еще, Чагдар объяснит, что держит знамя у себя на глазах для сохранности от плесени. Но так не могло продолжаться бесконечно. Гьяцо предстоял самостоятельный путь к далекому Байкалу, и лучше бы отправить монаха туда до наступления морозов. Но прежде надо было вернуть его как-то к реальности, и Чагдар отважился вывести Гьяцо на улицу.

На другом берегу Большой Невки – меньше 100 метров по мосту – на Елагином острове раскинулся парк культуры и отдыха, получивший имя Кирова после убийства популярного в народе первого секретаря Ленинградского обкома. С наступлением ранних ноябрьских сумерек там не оставалось ни души кроме конных патрулей. Для них Чагдар придумал легенду, что он выгуливает родственника, поправляющегося после тяжелой болезни.

Ираида Степановна принесла для Гьяцо толстое пальто на вате, оставшееся еще от покойного мужа, инженера-путейца, отпоров меховой воротник, медные пуговицы и хлястик, чтобы пальто не выглядело буржуйским. Она предлагала и сопровождать монаха на прогулках – присутствие пожилой женщины должно было, по ее мнению, успокоить патруль, но такую жертву Чагдар категорически отверг: у Ираиды Степановны на попечении был внук. Дылыкова Чагдар тоже не вовлекал: у молодого научного сотрудника Монгольского кабинета Института востоковедения теперь трое детей на руках мал мала меньше.

В первый вечер Гьяцо задохнулся от избытка кислорода, стоило им только выйти за порог дацана. Ковылял медленно, опираясь на палку. А дойдя до реки, не смог ступить на мост: от вида текущей воды у него закружилась голова.

В следующий вечер мост длиной в 90 метров они с трудом, но преодолели. Шли долго, с остановками. Гьяцо то и дело цеплялся за перила и повисал на них, передыхая. Добравшись до ближайшей скамейки, рухнул обессиленно. Но на лице по-прежнему сияла улыбка.

– Зачем вам нужно было это самоистязание? – задал Чагдар давно мучивший его вопрос.

– Самоистязание? – не понял Гьяцо.

– Ну, затвор. В мире ничего не поменялось. А своему телу вы нанесли серьезный вред.

Монах ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами.

– Когда я был маленьким мальчиком, бабушка водила меня в дацан, – заговорил он по-монгольски. – Она говорила, что в этом месте люди становятся Буддами и святыми. Я смотрел на бурханов и чувствовал исходившую от них энергию величия и покоя.

Он помолчал, подняв глаза к небу.

– А потом наступили тяжелые времена, – продолжил Гьяцо. – Умерла бабушка, погиб отец. Я осознал, что люди не могут избежать рождения и смерти. Люди, которые дарят тебе счастье, люди, без которых нельзя жить, однажды оставляют тебя. Я снова и снова приходил смотреть на бурханов. Вокруг лилась кровь, а бурханы, казалось, отдыхают и ничто не может их потревожить. Я подумал: если есть способ стать Буддой, я стану монахом прямо сейчас. И стал.

– Но ведь не каждый монах проходит через затвор, – заметил Чагдар.

– Затвор – это лучшее, что случилось со мной в жизни. «Чем тяжелее испытание, тем дальше ты продвинешься», – говорил мне хамбо-лама. Я и сам понимал, что не так-то легко открыть ворота мудрости, живя обычной жизнью: чувства и желания обуревают. Всё в этом мире во власти суеты. Закрывшись от мира, я наконец обрел свободу. Я мог ежедневно каждую каплю энергии посвящать практике. Я научился понимать свой ум, истинный ум и омраченный.

– Вы теперь просветленный?

– Ну что вы! Я до сих пор цепляюсь за свое земное «я». «Я» за пределами жизни и смерти мне еще предстоит увидеть. И, полагаю, довольно скоро. А пока пойдемте обратно в тепло. Холод легко переносится в состоянии медитации, а в обычной жизни худому человеку всегда зябко.

Последние метры до дацана Чагдар фактически тащил монаха на себе, а спать положил в подвале на спортивные маты, потому что подняться по лестнице в келью у Гьяцо не осталось сил.

Чагдар решил изменить маршрут прогулок и ходить пока только по твердой земле. Конечно, улицы Старой и Новой Деревни, на границе которых стоял дацан, трудно было назвать твердыми. Пропитанные ноябрьскими дождями, они представляли собой непролазную торфяную грязь вперемежку с глубокими, не просыхавшими до морозов лужами. Однако время подгоняло.