Улан Далай

Очир поднялся из-за стола, сграбастал с печной лежанки кисет с табаком и трубкой и вышел из мазанки. Над столом повисла тишина. Голова Булгун склонилась еще ниже. Баатр в задумчивости перебирал пальцами по поверхности дощатого стола.

– Чудная пошла жизнь, – наконец заговорил он. – Младшая невестка говорит за старшую. Жене предлагают учиться, не спросив мужа. Женщине предлагают мужское дело. Ты сама-то хочешь учиться? – обратился Баатр к Булгун.

– Больше некому, – ответила Булгун, по-прежнему не поднимая лица. – Грамотных мужчин мобилизовали на войну с финнами. У всех остальных женщин дети. Одна я…

Она не закончила фразу, голос дрогнул, на стол капнула слеза. Булгун быстро смахнула слезинку, вытерла тыльной стороной ладони щеку и снова спрятала руки под стол. Надюша молча слезла с лавки, подошла к тете и обняла ее сзади.

– Тетя, вы не плачьте, – прошептала она, – учиться не страшно.

– Так ты хочешь или нет? – снова задал вопрос Баатр.

– Я боюсь, – снова ушла от ответа Булгун. – Боюсь, что наш человек меня выгонит.

Наш человек! Она все еще называла так мужа…

– Сейчас не то время, – встряла Цаган, – женсовет встанет на твою защиту.

«Бабий бунт» – пришло на ум несколько растерявшемуся Чагдару. Стихийный протест, как в германскую войну. Из него, собственно, и выросла февральская революция. Нет, конечно, летчиц, трактористок и даже машинисток поездов чествовали теперь всесоюзно, и Чагдар восхищался этими героинями. Но одно дело – примеры из газет, а другое – его близкие.

– Не надо никакого женсовета, – торопливо сказал Чагдар. – Я поговорю с…

– Я сам поговорю, – перебил его Баатр.

Неизвестно, что сказал Баатр старшему сыну, но на следующее утро Очир был спокоен и даже улыбался. А Булгун никуда не поехала: нашел председатель колхоза подходящего мужика и послал его на учебу в Ростов. И хотя угроза бунта в семье миновала, Очир долго с Цаган не разговаривал. Просто не замечал ее. До тех пор, пока не узнал, что она опять беременна. Тут его как подменили. Снова возникла у Очира надежда стать приемным отцом новорожденному племяннику. А Цаган новой беременности была совсем не рада. Поникла, подурнела, на лице появились пятна, волосы истончились.

Чагдар к тому времени уже нашел в Элисте работу и даже получил временное жилье – комнату при редакции. И хотя одной комнаты для всех было маловато, он поспешил перевезти с хутора всю семью. Опять же жена помогала ему с переводом с русского на калмыцкий сообщений из центральной прессы. Цаган приободрилась, почувствовала себя нужной, делающей большое дело.

Когда сегодня утром у нее начались схватки, она твердо сказала:

– Мальчик или девочка, но этому тирану – твоему брату – я ребенка не отдам!

Чагдар промолчал, хотя такое заявление подрывало его мужской авторитет. Пусть сначала родит, решил, а потом посмотрим…

Теперь он шел к роддому, а в голове стучало: «Лишь бы девочка, лишь бы девочка…»

– У вас девочка, – буднично сообщила ему русская санитарка, мывшая крыльцо.

– Девочка?! – переспросил Чагдар с нескрываемым облегчением.

Санитарка удивленно посмотрела ему в лицо:

– Первый раз вижу калмыка, который радуется рождению дочери.

– Я назову ее Роза! В честь основательницы женского движения. С меня леденцы за добрую весть! – пообещал санитарке Чагдар, крутанулся на каблуках и зашагал к площади.

К началу парада он успел, но пробиться сквозь плотную толпу зрителей уже не смог. В 1935-м, когда шла олимпиада, у Чагдара, работника ЦИКа, был пропуск на балкон Дома Советов. А теперь он редактор газеты, второстепенной по отношению к выходившему на русском «Ленинскому пути». Но Чагдар не роптал. Он не хотел привлекать к себе завистливое внимание. Лишь бы не стали расспрашивать, где он проходил лечение, на что жил и как платил партвзносы. Хомутников помог ему в Москве: забрал партбилет, а потом вернул с пропечатанным штампом «Оплачено». Но легенду предоставил изобретать самому. Пока никто не спрашивал, а Чагдар по своей инициативе ничего не рассказывал. Уехал он из Элисты в 1937-м в Ростовскую область и приехал оттуда же. Руководство республики, глава НКВД, прокурор – все сменились, и внимание теперь на другое заточено: трудовая дисциплина и гражданская оборона.

Город тоже преобразился. К 1940 году в Элисте построили не только аэропорт, но и ипподром, и кинотеатр, и гостиницу, и парк с качелями, каруселями и Зеленым театром. С водоснабжением и канализацией по-прежнему дела неважные, но это уже частности быта. 20 тысяч человек составляли население города, из них половина – калмыки. Это серьезный сдвиг в сознании степняка – поселиться в городской квартире, жить над головой или под ногами у других людей.