Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки

Автор очерка об Алянском в Толстовском доме С.О. Белов пишет: «Неудивительно, что первым на девятимесячный юбилей „Алконоста“ 1 марта 1919 года пришел Александр Блок. Он открыл приготовленный Алянским альбом автографов с приветствием: „Дорогой Самуил Миронович! Сегодня весь день я думал об «Алконосте». Вы сами не знали, какое имя дали издательству. Будет «Алконост», и будет он в истории, потому что все, что начато в 1918 году, в истории будет, и очень важно то, что начат он в июне (а не раньше), потому что каждый месяц, если не каждый день этого года, — равен году и десятку лет. Да будет «Алконост»“»![668]

А вот что вспоминает сам С.М. Алянский об этом вечере: «Помимо основных писателей „Алконоста“ — Андрея Белого, Иванова-Разумника, А. Ремизова, Константина Эрберга, — было решено пригласить на юбилей некоторых деятелей Театрального отдела Наркомпроса, где в то время работали и Александр Александрович Блок, и я: это были Мейерхольд, известный профессор-пушкинист, П.О. Морозов, а также переводчики и театральный деятель Вл. Н. Соловьев»[669].

Живые воспоминания о вечеринке в квартире Алянского в Толстовском доме оставил Ю. Анненков. Они замечательно передают атмосферу дома времен Гражданской войны: «Помню, как по поводу выпуска первого номера „Записок Мечтателей“ Муля Алянский в начале октября 1919 года устроил у себя на Троицкой улице вечеринку. Присутствовали Блок, Белый, голодный и страдающий одышкой Пяст, Зоргенфрей, кажется Иванов-Разумник, Оленька Глебова-Судейкина. Еще человек пять…

Муля Алянский собственноручно состряпал громадный форшмак из мерзлой картошки лилового цвета, вместо селедки он размочил в воде вяленную воблу, мяса же не достал вовсе. Форшмак тем не менее удался на славу (последний форшмак, съеденный мною в России). Муля Алянский „рас шибся в доску“ и выставил три бутылки аптечного спирта, а также и быстро угасавшую печурку, называемую „буржуйкой“. Произносились речи, читались стихи (стихи Белого были написаны на синей оберточной бумаге), потом говорили все разом, и наконец, случилось так, что почти все заночевали у Алянского, расположившись, не раздеваясь, кто где смог, — в столовой на диване, на полу, на составленных стульях, а в спальной, отдельно — Оленька Глебова-Судейкина, на хозяйской кровати. Сон был крепок, от запретного спирта не осталось ни капли, и когда, ближе к утру, в сон ворвался стук, проснулись только Алянский и я, так как мы спали в ближайшей к входным дверям комнате. Мы сразу поняли, что двери придется отворить непременно.

— Братская могила! — сказал вошедший комиссар, бросая на стол портфель. — Открыли бы форточку, что ли… Документы в порядке?

Комиссар звенел, бренчал и звякал, несмотря на отсутствие шпор и шашки (кобура не в счет, кобура — до ужаса молчаливая вещь). Комиссар звенел и брякал всем своим имуществом. Топтались милиционеры.

— Не шумите, товарищи, — произнес Алянский, — там спит Александр Блок.

— Деталь! — ответил комиссар. — Который Блок, настоящий?

— Стопроцентный!

Комиссар осторожно заглянул в соседнюю комнату:

— Этот?

Алянский кивнул головой. Комиссар взял со стола звенящий портфель, смял его, привел к молчанию и, шепнув Алянскому с улыбкой: „Хрен с вами!“, вышел на цыпочках, уводя с собой милиционеров…

Откуда, из каких социальных слоев вышел этот устрашающий, „фатальный“ ночной комиссар в кожанке? Знал ли он имя Блока только понаслышке, так же, как имя Максима Горького, встретив которого, несомненно, встал бы „во фронт“?

Комиссар перешел на шепот и поманил Алянского в коридор.

— А еще кто у вас остался? Почему не сообщили в домкомбед?

Алянский объяснил. Комиссар сказал, что на этот раз уж так и быть, обошлось, а вообще полагается сообщать, и хорошо, что он сам был с патрулем, иначе всех забрали бы. Патруль удалился, но комиссар, пройдя несколько шагов, обернулся и спросил у Алянского строго, в тоне выговора:

— А Александра Блока, гражданин хороший, неужели не могли уложить где-нибудь?

Это был собственной персоной комендант Петроградского укрепленного района, известный большевик Д. К. Авров. Имя его можно прочитать на одном из надгробий Марсова поля»[670].

Всего в «Алконосте» Алянский выпустил около 50 книг, в том числе почти все послереволюционные произведения А. Блока, издание произведений великого русского поэта — главная заслуга Алянского перед русской литературой, А. Блок неоднократно бывал у него в Толстовском доме, так же как и другие авторы «Алконоста»: Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Федор Сологуб, Алексей Ремизов, Константин Эрберг, Вильгельм Зоргенфрей, Михаил Гершензон, Анна Ахматова, Владимир Пяст; у Алянского неоднократно бывали и художники, оформлявшие издания «Алконоста»: Н. Куприянов, В. Замирайло, А Головин, А. Лео, Ю. Анненков, с блестящими рисунками которого в 1918 г. Алянский выпустил поэму А. Блока «Двенадцать»[671].