Умершие в мире живых. Европейские исследования

В отношении степени изученности проблемы смерти как феномена уместно затронуть вопрос о состоянии отечественного научного «танатологического» дискурса. На наш взгляд, категоричность утверждений ряда исследователей о существовании серьезных пробелов в отечественной науке не вполне оправдана и корректна (Мохов 2016б: 171). Достаточно вспомнить недавние социологические «мортальные» исследования, позволяющие говорить о рождении новой дисциплины – некросоциологии (Там же), и достижения антропологов, получившие освещение, например, во время работы XIII Конгресса антропологов и этнологов России: одна из секций конгресса («Коммуникации между живыми и мертвыми: практики, аффекты, тексты») позволяла во всей полноте увидеть результаты антропологических изысканий и «теоретиков», и «эмпириков-полевиков» в сфере мортальности (Мартынова

2019: 23–34).

Необходимо констатировать, что современный так называемый западный мир – в первую очередь «городская индустриальная и постиндустриальная культура» – переживает сильнейший страх смерти и даже ее упоминания (Ferrarotti 2004: 19). По замечанию Л.-В. Томаса, тенденция к вытеснению смерти из коллективного сознания, постепенно нарастая в течение ХХ в., достигает апогея к его излету, что делает тему смерти и страданий, на фоне усиления гедонизма, одной из наиболее табуированных в обществе (Thomas 1976: 64).

С другой стороны, общество охвачено танатопатией, социум «заворожен смертью, он почти заигрывает с ней» (Doughty

2017: 11, 15): увеличивается армия поклонников Хэллоуина; набирает обороты «черный туризм»[6]; «атрибутика смерти» (кости, черепа, скелеты) диктует стиль дешевой и массовой моды; «экологическим», «зеленым» или любым отличающимся от традиционных формам похорон сегодня отдают предпочтение все большее число людей; вампиры, зомби, каннибалы и серийные убийцы превращаются «в героев, в объекты для подражания» (Ibid.). И хотя ряд исследователей видит в этих феноменах не более чем проявления своеобразной смеховой культуры современности, как раз и подтверждающих и убедительно доказывающих наличие глубокого страха общества перед смертью и его попытки этот страх заглушить (Correnti 1991: 507; Ferrarotti

2004: 23), все же подобные настроения указывают на наличие определенного дуализма сознания представителей современного социума, «в своих страхе смерти и одновременно тяге к ней балансирующих на грани уходящей традиционности и неотвратимости инноваций» (Drusini 2007: 39).

В числе факторов, обуславливающих эту раздвоенность сознания, можно назвать, например, и постепенное снижение роли церкви в обществе, постсекулярный «отрыв» смерти от церковных догм и практик (Sonetti 2007). Свою роль играет и чисто личностный кризис индивида, в своем восприятии смерти разрываемого «эмпирическим опытом лично переживаемых реалий – и привнесенных извне абстракций, прошедших через фильтры информационных подач» (Drusini

2007: 40–41).

Именно последний источник информации по смерти сегодня исследователи отмечают как весьма значимый. Интенсификация информационных атак на общество и медийных, а особенно виртуальных подач сцен военных конфликтов, в том числе и вызванных средствами массового поражения, экологических катастроф, геноцида, их частота, откровенность и глобальность способствуют не только визуализации картин смерти, в том числе массовой и насильственной, но и привыканию к ней. Они психологически «отдаляют» смерть от индивида, деперсонализируют ее, лишают смерть индивидуальных черт, делая ее обезличенным общественным «серийным» явлением (Ferrarotti 2004: 27). Ряд исследователей подчеркивает особую роль исторического опыта ХХ в. (революций, мировых войн, нацистских лагерей массового уничтожения, тоталитарных режимов и т. д.), сопряженного с массовыми людскими потерями, с «практикой больших чисел». Осмысление этого опыта способствовало «схематизации» смерти, существенно деформировало ментальность человечества и, «не лишив его танатофобии, сделало смерть чем-то информационно-отстраненным» (Zavaroni 2010: 19). Специфика сегодняшней подачи информации способствует переводу смерти из разряда реалий в виртуальное явление, обуславливает ее тривиализацию, дедраматизацию и десакрализацию, вносит игровой момент в ее восприятие (Bilotta 2015). Став чем-то отвлеченным, зрелище виртуальной, в том числе насильственной и массовой смерти, посягает на наши представления о человеке, его месте среди других живых существ и ценности человеческой жизни (Sozzi 2009: 11).