Университет. Руководство для владельца

Все ученые любят видеть свои имена в печати, на книжных обложках, в статьях и даже в газетах. Для многих профессоров это положительный опыт, в худшем случае упоминание в прессе не причиняет им вреда. Написание книг или статей свидетельствует об их научной продуктивности, и случайный плохой отзыв быстро забывается. Мы всегда можем отомстить – для этого достаточно написать отвратительную рецензию. Многие наши коллеги, по-видимому, находят особое удовлетворение в публичном комментировании мировых событий в ежедневной прессе. Это особенно приятная и безопасная деятельность: через неделю никто уже не помнит, что было сказано (в сегодняшнюю газету завтра завернут рыбу), мировые дела не зависят от суждений экспертов, а родственники радуются свидетельству вашего авторитета. Предельной формой потакания своим слабостям являются многочисленные посты или политические анонсы, публикуемые чаще всего в «Нью-Йорк Таймс». Обычно их подписывает профессор, стремящийся, вероятно, оказать влияние на важный момент государственной политики и увидеть свое имя в прессе, – обычно оно набирается микроскопическими буквами. В сущности, эти заметки не имеют практически никакого влияния, если исключить влияние на платежную ведомость данной газеты.

Академическая администрация работает при совсем других обстоятельствах. Администратор стремится, чтобы его имя не появлялось в печати, если того не требуют служебные интересы. Ему нет нужды преследовать журналистов, дабы предложить свои мнения либо важную информацию. Журналисты выступают в роли охотников, а вы – в роли добычи, и иногда имеет смысл избежать ловушки. Свобода печати предполагает право печатать то, об истинности чего человек знает, а не право знать все на свете. Разборчивость – вот то качество, которым должны обладать или которое должны спешно приобрести все деканы, ректоры и проректоры.

В 1974 г. научное сообщество в Гарварде было взволновано происшествием, которое, к несчастью, в последнее время стало случаться все чаще. Биологические эксперименты, которые проводили ассистент и его помощник – блестящий студент, обещали результаты чрезвычайной важности. Люди начали говорить о будущей Нобелевской премии, и стали распространяться слухи, будто руководитель молодого преподавателя уже разливает шампанское. То, что за этим последовало, было дурным сюрпризом для всех участников истории – может быть, за единственным исключением. После первых чрезвычайно обнадеживающих результатов никому не удалось повторить эксперименты. Ситуация осталась неизменной по сей день. Что же произошло? Никто не может сказать точно, хотя основное подозрение падает на студента-помощника, который в другом случае подделал для себя рекомендательные письма. Можно предположить либо маловероятную счастливую случайность, либо фабрикацию научных результатов.

Эта печальная история попала на первые страницы многих газет и повредила репутации науки вообще и Гарварда в частности. Я был особенно расстроен преждевременным празднованием и общественной оглаской. Мне казалось, что в современной биологии существует исключительно высокая конкуренция: эта область движется вперед с огромной, поразительной скоростью, и здесь слава и удача придут лишь к тому, кто обладает прекрасным чутьем. Эта атмосфера отлично описана в замечательном сочинении Джеймса Уотсона «Двойная спираль», и возможно, в каком-то смысле так и должно быть. Как неспециалист, я предпочитаю нечто среднее между «Двойной спиралью» и «Эрроусмит»; мне более симпатичен бескорыстный молодой исследователь, допоздна всматривающийся в пробирки в своей лаборатории и думающий о человечестве, а не о белом фраке и свите, Стокгольме и рукопожатии короля Швеции.

В весьма мрачном настроении я шел 29 декабря в свой кабинет. Университет был закрыт, двор пуст. И вдруг я увидел знакомое лицо: репортер из «Нью-Йорк Таймс», который как-то написал обо мне хорошую заметку. Естественно, я относился к нему дружески, и мы поболтали о только что упомянутом происшествии. Журналист сказал мне о намерении написать разъяснительную статью для воскресного выпуска, и мы продолжили свой разговор; конечно, это было не интервью. В таком расслабленном состоянии, неофициально разговаривая с человеком, который хорошо написал обо мне, я сделал большую ошибку. Я упомянул о большой конкуренции между учеными и потом – будучи не в состоянии противостоять умной, захватывающей характеристике – описал некоторых биологов как «наихудшего рода научных Сэмми Гликсов» (см. примеч. 6). В воскресенье это замечание появилось в печати, будучи приписано «влиятельному гарвардскому администратору».

Я чувствовал себя подавленным и почти не спал в ту ночь. Моя собственная глупость была очевидна: я нарушил правило хорошего управления.