untitled

«Нью-Йоркера» потому, что в системе «высокого» и «низкого», в которую я тогда еще верил, «Нью-Йоркер» был всем тем, чем

Vanity Fair не был.

44

В тот вечер я впервые серьезно задумался о концепции Шума.

Я почти ощущал его в воздухе, как перемену погоды. Мои роди-

тели услышали новость по радио, и отец тут же мне позвонил:

— Ну, что, получается, я дал тебе неплохой совет? — сказал он

мне.

Один ноль в пользу отца.

Встав у руля «Нью-Йоркера», Тина встретилась по очереди со

всеми авторами. Это был если и не медовый месяц, то, по край-

ней мере, месяц неформальных встреч с журналистами, столь

любимыми президентом Клинтоном. Моя аудиенция была

за планирована на конец месяца, и это было не слишком хоро-

шим знаком. Я очень нервничал в тот день в лифте, поднимаясь

на семнадцатый этаж. Одна из причин могущества Тины состо-

яла в том, что ее внимание было трудно заслужить. Это был еще

один ее дар как редактора, чем-то близкий к инстинкту. Она

олицетворяла собой современного читателя, который посто-

янно отвлекается и которому быстро все наскучивает, — того

читателя, за которого «Нью-Йоркеру» предстояло бороться. В ее

присутствии ты чувствовал, что должен максимально эффек-

тивно использовать свое время. У меня это получалось не слиш-

ком удачно.

Я провел предыдущие шесть месяцев, работая над боль-

шой статьей по заказу Готтлиба, предварительно озаглавлен-

ной «Человек, который изобрел стеклоочиститель». В ней

должно было быть много материала о патентном законода-

тельстве, любопытные истории об эксцентричности изобре-

тателей, о теории изобретения, а также кое-что интересное о

Томасе Джефферсоне и истории патентов в Америке. Я подо-

зревал, что ничто из этого не заинтересует Тину. (Так и оказа-

лось. Ее вердикт по поводу статьи был таким: «Слишком много

45

про прошлое, слишком мало про настоящее».) Но на встрече со

мной Тина держалась дружелюбно, стараясь показать, что заин-

тересована во мне и что все осталось в прошлом. И она говорила

правильные вещи насчет «Нью-Йоркера». Кто-то дал ей прочи-

тать статью об Ахмете Эртегуне, написанную Джорджем Троу

в 1978 году, и она цитировала ее в качестве образца того, что ей

хотелось получить от журналистов, — она верно угадала мое

восторженное отношение к этой статье. «Черт возьми! — вос-

клицала она. — Никогда не знала, что в “Нью-Йоркере” было

столько первоклассных журналистов! Марк Сингер! Уильям

Финнеган! Сьюзан Орлеан!»

Я попытался предложить ей мою новую идею — статью о

гигантском голубом тунце.

— О тунце? — переспросила Тина.

Гримаса отвращения появилась на ее лице. Но, выслушав

некоторые подробности, она сказала, что я должен продолжать

работать над статьей. Я знал, что идея статьи Тине не нравится, но продолжал над ней возиться и, в конце концов, закончил, но

Тина статью не опубликовала. Этот эпизод объяснил мне важ-

нейший принцип работы с Тиной: никогда не берись за статью, идея которой ей не нравится.

Во время нашей встречи Тина пила диетическую колу из

банки, задумчиво покусывая соломинку, потом неожиданно

посмотрела на меня. Такие моменты, когда она направляла

на тебя всю свою энергию, поначалу пугали меня, но потом я

полюбил их и даже нуждался в них время от времени. Благо-

даря Тине любой мог почувствовать себя поп-звездой. И дело

было не в вечеринках и мелькании фотовспышек, и не в том, что люди в наушниках подходили к Тине, когда ты беседовал

с ней, чтобы сообщить, что какая-то знаменитость, или могу-

щественный рекламодатель, или более известный журналист, 46

чем ты, обнаружен в одном из углов банкетного зала. Тебя

наполнял энергией именно этот ее быстрый взгляд. В такие

моменты я понимал, что, несмотря на возвышенные примеры

других журналистов, я не брошу «Нью-Йоркер» из-за прихода

в него Тины Браун.

«Нью-Йоркер» был единственным журналом, для кото-

рого я хотел писать, единственной работой, которая мне нра-

вилась, единственной институцией, которой я доверял; и я не

настолько витал в облаках, чтобы не понимать, что уход ста-

рых авторов создает новые возможности для более молодых

вроде меня. Кроме того, если бы я ушел, то ради чего? Ради хоро-

шего вкуса, стандартов, приличия? «Почитайте сегодняшний

“Нью-Йоркер”, — написал Джозеф Эпстайн в журнале American Scholar о «Нью-Йоркере» Тины Браун. — Обратите внимание

на его неприглаженный и порой корявый язык, на склонность

к политическому скандалу и детскую наив ность попыток при-

влечь к себе внимание, и вы почувствуете, как вам не хватает

того спокойного хорошего вкуса, который журнал культиви-

ровал десятилетиями». Это, с одной стороны, и были те самые

принципы, которых я придерживался. И все же от тоски по спо-

койному хорошему вкусу веяло смертью.

Двери лифта раздвинулись на шестнадцатом этаже, и мое

отражение в них разделилось точно пополам. Секретарь Си Эс

Ледбеттер-третий был на своем обычном месте. Как всегда, у

его стола лежала целая куча всякой всячины, собранная здесь

по той простой причине, что Си Эс позволил всему этому здесь

находиться. На вешалке висело платье для выпускного вечера