Усё

Из одной больницы я на такси тут же еду в другую, за Крис. Убаюканный дорогой я вспоминаю странный сон, приснившийся накануне и вдруг думаю – а какие сны видит мой усё? Мне хочется, чтобы его сны были обыкновенными. Пусть во снах он гуляет по Токио, заходит в магазины, покупает продукты, подметает двор, чистит лук, стирает белье. Есть ли у него стиральная машина? Конечно, есть, киваю я сам себе. Хорошая японская стиральная машина. У японцев отличная техника, просто отличная… последние модели разве что стрелки на брюках не делают…

Крис встречает меня у ворот. На ней модный шарф и красная беретка. Она похожа на француженку. Две медсестры обнимают ее со слезами на глазах. Машут, когда она садится в такси, кричат «не забывай нас», а мне слышится «Ne nous oubliez pas!»

Мы едем домой.

– Как самочувствие?

– Курить хочу умираю!

– Скоро приедем.

– Курите, – оборачивается водитель. – Я проветрю.

Но Крис отказывается.

– Нет-нет, спасибо огромное. Я потом. А то вдруг у вас потом будет некурящий пассажир с острым нюхом и идиосинкразией.

Пока мы с Крис болтаемся на кухне, тетя Маруся в комнате смотрит телевизор. В рекламную паузу она встает с дивана, совершает променад по квартире.

– Хорошая квартира все-таки, ничего не скажешь. Матери твоей повезло. И тебе вот теперь. Непонятно за что вам вот это вот все. Саша вот думает на работу в Москву поехать. Но жить же где-то надо, а такое дорогое жилье…

– Да, – соглашаюсь я, – знаю, сам много лет снимал.

– Жалко вот, что вы не общаетесь. Родные все-таки.

Я простодушно пожимаю плечами.

– А ты приезжай к нам, Хоть посмотришь, как мы там живем. Родина твоя все-таки.

– Да я в Москве родился, – отвечаю робко.

– А-а, ну да, ты ж у нас москвич, ну конечно, – с издевкой кивает тетя Маруся.

На следующий день тетя Маруся красит к Пасхе яйца. Ну как красит, наклеивает наклейки из специального пасхального набора. На носу очки, готовится к Пасхе под гром какого-то безумного телешоу. Мы с Крис купили в Биле посыпанный мелкой цветной карамельной крошкой кулич.

Крис разматывает с шеи повязку.

– Вот.

– Большой шрам, – я качаю головой.

– Да, а обещали почти невидимый, – расстроенно соглашается. – Как всегда, наобещают…

– Можно будет потом лазером, наверное. Шрамы же как-то убирают.

Любопытная тетка делает вокруг нас круг.

Крис ужасно расстроена. Обещали…большой…тянет перед зеркалом шею, проводит пальцем.

Остаток дня тетя Маруся молчит. Вот только нахваливала яйца, квартиру, и вдруг сидит, уткнувшись в книжку, читает. Читает, читает, да как вдруг вздохнет, как охнет.

– Что такое теть Марусь? – беспокоюсь я.

– О-о-ох…

– Здоровы ли?

– Ы-ы-ых…

– Чаю выпьете с нами?

– О-о-ох…

И вдруг зловещим шепотом мне в ухо:

– А Кристина-то… Кристина-то, прости Господи… не женщина?!

В выпученных, узко посаженных глазах суеверный страх и ужас.

Рано утром тетя Маруся отправляется в церковь. Храм Живоначальной Троицы на берегу реки в пешей доступности от дома. Нарядилась в длинную юбку, взяла яйца, кулич, бутылку воды. На голову повязала полупрозрачную кремовую косынку, окантованную золотой нитью.

– Помолюсь и свечку поставлю, – оборачивается перед уходом, – чтоб Господь тебе жену послал.

Потом подумала и говорит:

– Напротив нас очень хорошая женщина живет, хоть и татарка. Давай я вас познакомлю.

– Спасибо, теть Марусь, не беспокойтесь…

– Чего я раньше про нее не вспомнила? – сокрушается она.

Из церкви она возвращается посвежевшая, вдохновленная, снимает с головы косынку плавным движением, с лаской во взгляде аккуратно складывает ее, в комнату не заходит, задумчиво застыла перед зеркалом.

Крис сидит за ноутом, работает, параллельно разговаривая по телефону.

– Рендерится, – говорит она. – Уже пять часов рендерится. И еще десять часов рендериться будет.

Я завариваю чай, стоя к ней спиной. Вдруг разговор на полуслове прерывается. Поворачиваюсь – тетя Маруся стоит возле Крис, держит в руке бутылку воды. Крис вопросительно поднимает глаза. Тетя Маруся печально и сердобольно улыбается. Наклоняет бутылку, наливает в ладонь воды. В Крис летят брызги.

– Во имя Отца и Сына и Святого духа.

Крис вскакивает.

Тетка окропляет ее снова.

– Во имя Отца и Сына и Святого духа.

Крис поднимает, как бы защищаясь, руку, но тетка заходит с другого бока, и льет уже из бутылки ей на плечо, приподнявшись на цыпочки, на волосы, на макушку.

– Во имя Отца и Сына и Святого духа! Аминь! Аминь! Аминь!

У тетки героический, торжественный и безумный вид. Крис тянет намокшие пряди волос, будто хочет их увидеть, встряхивает белую футболку, пытается что-то сказать, начинает, но заходится смехом. Тетка ее крестит, а Крис смеется все громче.

– Ты видишь?! – взывает ко мне тетка, вскидывая руки. – Бес в ней! Бес изводит! Гляди, что с нею делается-то! А?!

Секунду назад я был готов разразиться гневной тирадой, но у Крис настолько заразительный смех, а у тетки до того потешно петушиный облик, что я смеюсь, смеюсь до слез, и мы бы рады прекратить хохотать, но не можем остановиться, заражая друг друга. Я прислоняюсь в изнеможении к стене. Машу рукой – перестань. Крис машет в ответ – извини, не могу!