Усё

Я почти уверен, что в следующий приезд найду Крис во главе какого-нибудь приюта для бездомных животных.

Прошло не больше пятнадцати минут. Огибая дом, мы возвращаемся. И застываем в оцепенении. На том месте, где Витя спилил решетку, висит дощатая дверка с новым амбарным замком. Из подъезда выглядывает баба в знакомой шапке-тыкве, видит нас и исчезает.

– Ведьма! – ахнул Витя.

– Как же она успела?!

Меня разбирает смех.

Витя схватил замок, рванул на себя, вырвал, швырнул кусок металла далеко на асфальт. Грохот несколько секунд сотрясает улицу. Затем наступает звенящая тишина.

«У меня сопли. Ноги на портрете будут не в ботинках, а в тазу с горячей водой!» – падает сообщение от Риты.

«Береги себя», – отвечаю.

В мой последний день в Питере я решил сходить в Дацан. Мы с Крис вышли из дома около десяти утра. Светило бледное солнце. Мороз градусов десять. Крис в своих уггах, покрытых потускневшими стразами. На углу дома, уже хорошо знакомая мне баба в шапке, похожей на тыкву, с удивительно злобной горячностью топтала кошачьи миски. Я глазом не успел моргнуть, как Крис подлетела к ней и схватила за шиворот.

– Ты что творишь, тварь! Беззащитные кошки тебе помешали?!

Рука у Крис крепкая. После плотницких работ мозолистая, трудовая. Подняла злыдню над землей за шкирку, если тряхнет, дух на раз вышибет.

– Ой, ну что ты, девонька! – сладенько залопотала баба. – Что ты, что ты, красавица! Я не знала, что это для кошечек твоих. Не знала. Ой, ну что ты, красавица….

Крис для острастки качнула бабу в воздухе.

– Увижу еще раз рядом с подвалом… у-у!

Я поглядел в небо. Оно стало туманно-белым, плотным, мешковатым. Ветер усилился. Я почувствовал, как в спину меня толкает холодная, волосатая масса. Метель налетела внезапно. Острые стеклянные градины посыпались сверху, разбиваясь о твердую землю. Завыла вьюга. До метро мы пошли пешком, щурясь, наклоняя тела вперед, как уставшие пилигримы.

У метро остановились и отдышались.

– Ты с Ритой оставил Вульфа? – спросила Крис, отряхиваясь от снега.

Я не мог сказать Крис неправду, глядя ей в глаза. Про Вулфа пришлось рассказать. Последние две недели я отправлял ей фотографии, которые сделал, когда кот был еще жив.

– Зачем же ты пускал его на балкон?

Она помолчала, расстроенная новостью, и снова спросила:

– А Рита где? Куда она пропала?

– Рита выходит замуж, – ответил я.

Помрачнев, Крис потопталась на месте и сказала каким-то бесцветным голосом:

– Знаешь, что-то у меня сегодня нет настроения идти в твой Дацан.

Гильотина

Взрослые чайки мяучат, как кошки, а юные, их можно узнать по серым перьям, скулят, как щенки.

Они опять наследили на плитке. Возьму тряпку.

На столе увядшие цветки акации.

Я смотрю в потолок, не будет ли дождя.

Ветер гонит тучу. Надо накрыть кровать плащом.

Воробьи склевали овсянку.

Надо передвинуть стол к холму, там больше света.

А кресло к вишне, там поет соловей.

Я мою пол и кошу траву, чтобы было чисто.

А сено я отправляю с оказией в коридор. Я давно там не был. Там живет коза, избалованная скотина, съела мою итальянскую шляпу, обои, траву ест только свежескошенную.

Четыре стены и картин не нужно. Пейзажи, море, луг.

А что за холмами не видно. Скорее всего ножницы, я их опять потерял. А надо подстричь ногти.

Я куплю рояль, пусть стоит в кустах. Только для того, чтобы говорить, а вот рояль в кустах.

Кухня в трех километрах. Или в пяти, я не считал. Полдня я иду на кухню, чтобы сварить кофе, а когда прихожу пора обедать.

Ветер качает люстру. На люстре качается луна. Луна непостоянна, хотя у нее есть логика. А у женщин логики нет, но у них есть луна.

Солнце восходит из-за дивана. Солнце в хрустале. Хрусталь в небе. Небо в алмазах.

В кухню залетел гость – это кузнечик. Он странный, он страшный, инопланетной фактуры, отталкивающий, непредсказуемый. Он сидит на майке, накинутой на спинку стула с восьми утра до пяти вечера и шевелит ногой. Он никуда не торопится, совсем никуда. Соловей перестал петь. Взял вилку и нож. И повязал салфетку.

Надо действовать осторожно. Так же, как Крис. Как ловко она депортировала комаров.

Я беру стакан, беру лист бумаги. Опускаю стакан.

Дурак. Дурак! Зачем он дернулся. Хруст. Стеклом отсекло ему голову.

Стакан-гильотина.

Эпилог. Золотой половник

– Я написал о тебе повесть…

– Правда?

Крис на секунду задумалась и потом сказала:

– Ну вот, и я на что-то сгодилась.

Мы снова не виделись год или полтора, это уже стало традицией.

Повесть о Крис я дал почитать Рите.

– Что за Марго? – спросила она безмятежно. – Твоя знакомая?

Я опешил.

– Шутишь?

– Как-то все это далеко от правды. Другое дело, та твоя гениальная повесть про ловлю рыбы. Какова, кстати, ее судьба?

– Честно говоря, я передумал писать ее.

– Зря. Актуальная вещь. Жизненная. Я чувствую себя таким бакланом. Папа счастлив. Представляешь, начал общаться с мамой. Спустя столько лет. Так все странно. Соньку они просто боготворят.