Усё

– Ведьма! – ахнул Витя.

– Ах, ты ж дрянь!

Я смеюсь, ну и лица у них – серьезный, видать, противник попался!

Вера Потаповна рада мне, как сыну. Строгает оливье специально для меня. Пахнет солеными огурцами. Я счастлив увидеть традиционно украшенную елку, весело мигающую новогодними огнями гирлянды. Мою искусственную ель Марго украсила картонками. На картонках слова: шарик, сосулька, снежинка, рыбка, шишка, дед Мороз и так далее.

– Это елка писателя, украшенная словами, – объяснила моя бывшая.

Слава богу, я не доктор, одному богу известно, чем в этом случае она нарядила бы мою ель.

Заснеженный Питер красив и меланхоличен. На таких как я, наивных туристов, он навевает обманчивое ощущение покоя и безвременья, обещает что-то, сулит, якобы у него есть то, зачем мы приехали, и если не в этот раз, то в следующий, город обязательно нам явит что-то волнующее, откроет нечто восхитительное.

Я стою перед странным шемякинским Петром и пытаюсь уложить в голове его неправильность, его обманчивую перспективу, большие ноги и непропорционально маленькую голову, будто он сидит высоко-высоко, а я гляжу на него снизу, подняв глаза. Он похож на моего отца.

Неожиданно мне приходит в голову ответ, почему мой усё так и не женился снова.

Моего блаженного героя пугают женщины. Я снисходительно улыбаюсь, находя это трогательным. Бедняга не может довериться даже самым робким и самым покладистым из них. Они непредсказуемы, изменчивы, текучи, зыбучи, непостоянны, непонятны, таинственны, они ускользают, а если и дают клятвы верности, то клятвам этим грош цена. Может, сжалиться над моим одиноким усё и создать для него идеальную подругу, думается мне. Какую-нибудь сестру местного аптекаря, прекрасную и похожую на мифическую Юки-Онна, что является путникам в метель и вьюгу. Или уже оставить его в покое, а заодно и себя? Мне приходит на ум, что из задумки с усё получится недурной рассказ в стиле Мураками, может быть, и мне не нужно так мучиться над созданием повести. Тогда-то, огибая усыпальницу, я и понял, что повесть у меня уже есть, что я давно одержим совершенно другим героем, а точнее, героиней.

В кармане моей куртки звонит телефон.

– Я знаю, ты в Питере! – говорит Марго.

– Откуда?

– Я почувствовала резкую и острую зависть.

– Как дела?

– Пишу автопортрет.

– Глаза и волосы?

– Без глаз. Без головы. Ноги и туловище. В той перспективе, как я себя наблюдаю.

– Интересно.

– В черных мужских ботинках.

– И все?

– И в галстуке.

– Эротично.

– Это мое прощание с собой.

– В смысле?

– Я решила измениться.

– Это невозможно.

– Откуда тебе знать?! Что ты можешь знать обо мне?

– Прости, прости, ты права.

– Я изменюсь. Устроюсь на работу. Стану женой, матерью. Пусть природа одолеет меня. Ты свидетель, я всегда была осторожна с этим делом, никогда не знаешь, когда из тебя выскочит ребенок.

– Ты, что, беременна?..

– В какой-то степени. На самом деле в довольно большой.

– Кто отец?

– Какая тебе разница. Его зовут Саба. Мы только что из Грузии. Какой был стол! Как я понравилась его матери и родным! Какие открытые, добрые люди! Наверное, я уеду в Грузию. Хотя он не хочет. Но я уже все решила, хочу что-то сделать со своей никчемной жизнью. Куплю виноградник. Научусь делать вино. Посажу гранатовое дерево. Папа меня поддерживает. Ты же знаешь, он сам вырос под Тбилиси. Он на седьмом небе. Хочет внука. Да. Рожу ему. Надо же мне хоть что-то сделать для него.

– Наверно.

– Ну а ты как? Закончил повесть?

– Да, буквально вчера, – соврал я.

– Класс. Отправил в издательства?

– Ты неисправимый оптимист.

– Давай создадим памятник всем неопубликованным рукописям! Представь. Инсталляция. Четыре мусорных бака. Бумага. Стекло. Пластик. Рукописи. Последний заварен крышкой.

Я подумал, не попросить ли Риту об одолжении, мне вспомнился ее сосед, знаменитый литератор, к которому она могла бы по-соседски обратиться с просьбой оценить мои литературные начинания, но не стал этого делать. Возможно по той простой причине, что я не хотел чувствовать себя в глазах Марго неудачником. Но меня злило, что, спрашивая меня об издательствах, ей не пришло в голову, что она могла бы помочь мне.

Рев оглушает нас. Искры брызжут в стороны. Витя пилит решетку болгаркой. Лязг, скрежет, триумф! Витя – герой-освободитель. Поправляет защитную маску. Куски решетки проваливаются в снег.

– Женщины и дети покидают помещение первыми!

– Кыс-кыс-кыс!

– Они напуганы шумом, – говорю я.

Мы отходим за угол дома. Говорить не хочется, только курить и улыбаться.

– Две недели! – все-таки нарушает молчание Крис. – Две недели полной кафки. Спасибо вам, Виктор! Вы молодец.

– Это вы молодец, – кивает Витя с довольным видом. – Столько подписей собрать.

Они курят еще по одной. Мимо нас пробегает полосатый кот и деловито сворачивает за угол. Шесть вечера. Темно. Мы стоим под фонарем под чьим-то окном. В небе над домом светит молодой месяц.

– Красивый мир, – говорит Виктор, глядя в небо. – Моря, леса, снег, птицы. На хрена тут люди? Может Бог не собирался создавать человека? Откуда ему было знать, что обезьяна так деградирует.