Усё

Мне она подарит на день рождения деревянный куб, крашенный морилкой. Всех, кто приходит ко мне в дом, тянет к нему магнитом. Гости сидят на кубе, как на печке. Как приклеенные. Если оставить их надолго на этом авангардном табурете, они начинают раскачиваться, хихикать, жмуриться от блаженства.

Маме Крис вырезала деревянную статую бога Шивы, метровую, многорукую, сидящую в позе лотоса.

– Ах, вот какие у вас фантазии! – кричал, возвышаясь над забором, сосед. – Шестирукие!

Статуя стояла под вишней, и когда весной дерево зацвело, произошло чудо – сосед взял лопату и убрал кучу дерьма.

Коты

Муся сидит в тени укропа. Спасенный при каких-то зверских обстоятельствах Черныш бежит за низко летящей капустницей. Задние лапы у него парализованы. Крис их бинтует, чтобы от волочения они не стирались в кровь. Черныш не обращает на задние лапы никакого внимания. Он молод и счастлив, он все забыл. Бабочка летит низко. Заигрывает с ним. Но он уже увлекся другой, поярче. Крис шлет мне видео одно за другим. На участке цветут пышные розы. На деревянной крышке колодца дозревают помидоры. Деревья кажутся огромными, листва чересчур зеленой. Переизбыток лета ощущается во всем.

Меня расстраивают черные от грязи бинты. Я мечтаю сделать для Черныша крылья аэроплана.

– Лучше пропеллер, – пишет Крис.

– Нет-нет. Пропеллер шумит. Лучше штуку, как в виндсерфинге.

Я думаю, вот бы сделать двулапому коту крылья, чтобы, разбежавшись, он мог полететь рядом с бабочкой.

Лето этого года жаркое. Я собирался приобрести кондиционер, но спустил последние деньги на шкаф-купе в японском стиле. Дверь до потолка едет по рельсам до самой Японии. Своеобразный портал, фантазирую я, отодвинул дверь, зашел в шкаф, вышел на берег реки Нагара. Или открыл дверь шкафа, а оттуда выходит японец и говорит:

– Коничи-ива-а!

Если когда-нибудь я сойду с ума, я буду разговаривать с японцем, выходящим из шкафа. Хорошо, если это будет усё. Нам будет о чем поговорить.

– Почем у вас лосось, – спрошу я его. – Мне это нужно для будущей повести.

– Ты до сих пор не написал обо мне повесть?!

– Быстро только бакланы рыбу ловят.

Я посажу сакуру и бонсай. Постелю на пол татами. Когда я умру, в моем шкафу найдут скелет японца.

Насекомых больше нет. Исчезли тараканы, липизмы, трансгрессировала моль. Ушла мышь. Зато завелись гости, маленькие такие, юркие. Гости жалуются на птиц, а птицы – на гостей.

В приходящих в мой дом женщинах просыпалась разрушительная сила. Каждая что-нибудь роняла, царапала, пачкала, проливала на диван, давила на стене комара. Глупая безымянная баба наливает полный чайник воды.

– Зачем ты кипятишь столько воды?

– Чтобы пить чай.

– Но ты же не выпьешь целый чайник.

– Ты, что, хочешь поссориться?!

Женщины – странные создания.

В один из тех летних, дождливых дней я столкнулся на улице с Катей. После института мы встречались, даже жить вместе пытались, но не сложилось. Когда-то она была без ума от меня. А мне был чужд ее запах. От нее пахло страшно и непонятно, влажным грунтом, металлической пустотой. Мне казалось, где-то ходит моя женщина, родная, не внушающая тревожный трепет, с теплым, тропическим ароматом. И я ее встретил, но оказалось, что запаха для счастья недостаточно.

И вот идет Катя. Большая, чугунная, с неприятным, сверлящим взглядом. По бокам у нее болтаются двое детей.

– А у тебя дети есть?

– Нет. – улыбаюсь.

В ее глазах прыгают искры торжества.

– А че так?

– Ну так.

– Хоть женат?

– Нет пока.

– Ясно.

Она проницательно глядит на меня. Жалеет. Несчастный придурок, думает. Повезло, что не вышла за него тогда. Что я в нем нашла?

В глубине души, однако, она завидует моей свободе и чтобы побороть мелькнувшую зависть, ищет недостатки в моей внешности и находит самый существенный.

– Ты все такой же, – говорит с усмешкой. – Совсем не меняешься.

Пора взрослеть, читаю я между строк. Сорокалетние хиппи выглядят жалко.

Дети залезают в машину. Ужас, у меня даже нет машины.

– Дети, – говорит Катя, – совершенно меняют жизнь, это такое счастье.

Пой, пой, моя сладкоголосая певунья, думаю я, потупившись, пой о бессмертии, любви, счастье, не сорви голос на высокой ноте, моя стареющая сирена.

– Как поживает твоя сестра? – спрашиваю, вспоминая ее старшую сестру, часто выручавшую нас в то время деньгами.

– Она умерла три года назад. Рак, – отвечает Катя. – Это ее дети.

– Такие дела, – добавляет она.

Она выжидательно смотрит на меня, должен сказать, пауза затянулась, но я так и не нашелся, что сказать. Или, кажется, ответил что-то типа «ясно» или «мне жаль».

Я купил потрясающий прибор, детектор проводки. Целый вечер я вожу им по поверхности стен, а он мне разными голосами сообщает: тут проводка, тут металлический прут, сюда можешь спокойно вешать портрет Джойса. На стене теперь портрет Джеймса. Он смотрит на меня. Я ему интересен.