Утешение философией

V. Если смертный хочет сделаться могучим,Пусть смирит свой дух неукротимыйИ не клонит шеи, покорившисьВсем желаниям, бразды ослабив,Но хоть гнева твоего боятьсяБудет Индия, и подчинитсяФула[112] дальняя тебе, возможно,

Власть не в силах устранить заботыМрачные, и кто, скажи, поможетИзбежать тебе несчастий в жизни?!

VI. Слава же часто бывает столь же ложной, сколь и постыдной. Поэтому справедливо воскликнул автор трагедии: «ὦ δόξα δόξα, μυρίοισι δὴ βροτῶν οὐδὲν γεγῶσι βίο ὄγκον ὤγκωσας μέγαν»[113]. Многие часто удостаивались имени великих хвалой заблуждавшегося народа, а что более ужасное можно себе представить? Лучше бы те, кого превозносят не по справедливости, сами бы устыдились расточаемых им незаслуженных восхвалений. Ибо даже если бы эти похвалы соответствовали их заслугам, что они могли бы прибавить к убежденности мудреца, что свое благо следует измерять не молвой народа, но осознанием истины, убежденностью в [своей] правоте. Итак, если представляется прекрасным прославлять свое имя, то, соответственно, следует считать позорным его умолчание. Однако, как я уже говорила немного раньше, неизбежно существует множество народов, которых слава одного человека не может достичь; случается, что тот, кого ты считаешь достойным славы, даже в соседних странах может не считаться заслуживающим прославления. И затем, что действительно не достойно упоминания, так это благосклонность народа, которая не основывается на правильном суждении и не бывает устойчивой.

А кто не понимает, насколько суетно и бессмысленно гордиться знатным именем? Оно, будучи покрыто славой, не распространяет ее на нас, [как бы отделено от нас]. Как представляется, знатность – это прославление, вытекающее из заслуг предков. Но если похвала есть основание славы, то славны те, которых хвалят; и чужая слава не придаст тебе блеска, если ты не имеешь своей собственной. Если в знатности и заключено какое-нибудь благо, то, как я полагаю, лишь единственное – необходимость быть благородным, чтобы не запятнать доблесть предков.

VI. Род человеческий весь из единого корнявыходит.Ведь Вседержитель – один родитель всего

в этом мире.Он ведь дал Фебу лучи, и рога только он далСелене.Он ведь людьми населил нашу землюи звездами небо.Он заключил наши души в телах, устремленныек свету.

В смертных он знанье вложил о высокомих корне не зря ведь!Что же кричишь, человек, о знатности рода,о предках?!Если ты убежден, что все мы от неба, то, значит,Тот лишь низок у нас, кто тонет в порокахпостыдных!

VII. Что же сказать мне о телесных наслаждениях, жажда которых наполняет [душу] беспокойством, а избыток порождает раскаяние? Сколько непереносимых скорбей, какие болезни они приносят телу стремящегося к наслаждениям. Я не знаю, какой привлекательностью обладают они, но печальны их последствия. Кто же пожелает поразмыслить о своих страстях, пусть поймет, что если бы они могли привести к блаженству, то не было бы никакого основания для отрицания того, что животным также доступно блаженство, поскольку каждое животное торопится удовлетворить свои телесные желания.

Наиболее благородный род приятности доставляют брак и дети, но так установлено природой, – я не помню, кто это сказал, – многие обретают в детях своих мучителей. Нет нужды напоминать тебе, сколь печально положение таких людей, ведь ты сам испытал это состояние и все еще не свободен от беспокойства. Я привожу суждение об этом моего Еврипида[114], который сказал, что тот является счастливейшим, кто лишен детей по несчастью.

VII. Гонит человека жалоСтрасти, что острее многоЖала пчел и клюва птицы.Мед едва прольется сладкийНа тебя и убегает.Слишком дорожишь им, смертный, —В сердце страсть удар наносит.